Т. Клайн - Церемонии

И все вокруг было уродливым, безумным и испорченным. Я все время напоминаю себе, ровно как вы сказали, что весь остальной город не такой, не может быть таким же. Но все равно я помню только это. За целый день я не съел ничего, кроме одной шоколадки. К тому времени как дошел до верхнего конца острова, я был не в себе, в почти полуобморочном состоянии. Впереди лежали только лес и поля для спорта. Севернее идти было некуда, так что я развернулся и пошел обратно. Сегодня мне ни за что не удалось бы пройти столько миль на пустой желудок и без передышки, но тогда я был моложе и склонен к крайностям. — Сарр посмотрел мимо остальных, мимо раковины, занавесок и сетки на окне в темноту воспоминаний. — Ночь, которую я выбрал, была очень длинной, самой длинной в году, и я начинал гадать, доведется ли мне снова увидеть солнце. Каждый раз, оказавшись рядом с облаком пара, я старался пройти в самой его середине в надежде немного согреться, но к тому времени у меня так стучали зубы, что я боялся, как бы они не раскололись как фарфор, а ветер продувал мою дубленку насквозь. Казалось, я целую вечность брел мимо бесконечной череды грустных черных лиц; они были повсюду, в окнах, переулках и дверных проемах и говорили, не обращаясь ни к кому определенному.

Но наконец небо начало понемногу светлеть, я прошел две или три мили на юг и осознал, что уличные фонари погасли. От этого вокруг стало как будто получше, и я впервые подумал, что, возможно, был слишком строг и поторопился всех осудить. — Краем глаза он заметил, как Дебора едва заметно кивнула. — Я сказал себе: люди вокруг кажутся безбожниками только оттого, что никто не научил их правде, а то, что некоторые ведут себя как безумцы, еще не значит, что все они выжили из ума.

И в эту секунду, как будто чтобы это доказать, человеческий поток расступился, и я увидел, что навстречу идет изысканный на вид мужчина с кожей кофейного цвета. Он был немолод, но держался прямо. На нем были длинное серое зимнее пальто с обмотанным вокруг шеи шарфом и модная шляпа с заломом, в руке мужчина держал длинный черный зонт с блестящей деревянной ручкой. Солнце только всходило, и я наконец вспомнил, какой сегодня день, — наступило воскресное утро, — и сказал себе: «Видишь, вот добрый человек, наверное, по пути в церковь. В городе все-таки осталось несколько приличных людей». Но когда он подошел ближе, я понял, что он меня не видит. Его глаза как будто остекленели и смотрели на что-то прямо перед ним, и он рычал себе под нос такое, что я не могу повторить даже в гневе.

И я немедленно понял, где оказался и где блуждал всю ночь. Я понял, что Всемогущий послал мне видение. Замерзшие улицы, беззвездное небо и исходящая паром земля… Кое-где адское пламя подбирается особенно близко к поверхности, и я только что прогулялся по одному из таких мест.

Это, разумеется, было предупреждением. Я выбросил из головы все мысли о деньгах и пошел дальше на юг, следя за тем, чтобы река всегда оставалась справа.

По крайней мере, теперь я знаю, что даже самая длинная ночь однажды заканчивается. К тому времени как солнце поднялось над зданиями и стало теплее, я преодолел половину дороги до автобусного вокзала. Думал, что теперь-то наверняка оказался в обычном мире и вся порочность осталась позади, так что, поравнявшись с открытым пространством за коваными воротами, со статуями и большим греческого вида строением, — университетом, где учился Джереми, как оказалось, — я решил, что наконец могу ненадолго присесть и дать отдохнуть ногам. Я видел, что в конце улицы за перекрестком поблескивает река и к воде спускается узкая полоска парка; там, судя по всему, было предостаточно скамеек. К тому времени мои скитания начали сказываться, и я страстно хотел передохнуть.

В воскресное утро в парке оказалось на удивление много пожилых людей, они выгуливали собак или просто смотрели на реку, и все выглядели приятными, миролюбивыми и довольными жизнью. Я знал, что наконец оказался среди своих. Видит Господь, это было настоящее облегчение. Несколько скамеек были уже заняты, но чуть подальше, вдали от остальных, я заметил скамейку, на которой сидел один лишь крошечный старичок, закутанный в пальто и шарф так плотно, что наружу торчала только его розовая макушка с венчиком белых волос. На коленях у него лежал коричневый бумажный пакет; я решил, что он собирается позавтракать. Но когда я сел на другом конце скамейки, он подобрал пакет и встал, как будто не любил посторонних. Мне было уже все равно. Внезапно я почувствовал такую усталость, что чуть ли глаза не слипались. Но я помню: проходя мимо, старик остановился и посмотрел на меня, и когда он улыбнулся, все его лицо как будто засветилось. Он напомнил мне моего деда или даже отца, когда тот бывал в хорошем настроении, например, после службы. Думаю, я задремал, ненадолго, всего на несколько секунд, потому что, когда я открыл глаза, старик все еще стоял передо мной с озабоченным видом. Но потом увидел, что я в порядке, кивнул и вроде как подмигнул. Потом сунул бумажный пакет в урну и пошел прочь, напевая себе под нос какую-то странную песенку.

— Терпеть не могу эту часть, — внезапно сказала Дебора. Она поднялась и ушла к плите за остатками овощей. Сарр не обратил на нее внимания.

— Я все еще помню, как он подмигнул и как небрежно, почти презрительно сунул этот пакет в мусор… После этого я, наверное, снова уснул, потому что ничего больше не помню. Во сне я видел человека с белоснежными крыльями, и мне показалось, что это мой отец вернулся в образе ангела. Не знаю, сколько я спал, но, наверное, долго, потому что, когда проснулся, меня всего трясло, пальцы в карманах дубленки сжались в кулаки, а небо потемнело. Мне показалось, что меня разбудил детский крик, но в парке не было детей и совсем мало взрослых. Время перевалило далеко за полдень. Я встряхнулся и поспешил встать со скамейки. Боже мой, как у меня болело все тело! Проходя мимо урны, я услышал едва различимый вскрик, такой тихий, как будто он доносился за много миль. Но что-то заставило меня остановиться. Я огляделся и, разумеется, обнаружил, что звук раздается из бумажного пакета.

Дебора знает, чем все закончилось. Внутри оказались остатки бутерброда — вощеная бумага, замерзшие хлебные крошки, кусочек мяса — и шесть или семь новорожденных котят. Мертвых. Замерзших, как мне кажется, хотя некоторые выглядели покалеченными, как будто…

— Дорогой, ну пожалуйста!

Сарр кивнул; видение отступило.

— Прости, Деб. Ты права. Я веду себя как дурак. Достаточно сказать, что это был вид не для доброго христианина. Но потом я заметил какое-то движение, сунул руку внутрь и обнаружил, что в одном тельце, крошечном сером комочке подо всеми остальными, все еще теплится жизнь. Я достал котенка — он был таким крохотным, что помещался у меня на ладони, — и он тихо-тихо заплакал… — Сарру показалось, что он снова слышит этот звук и ощущает холодное дыхание реки… Он снова вспомнил, как окоченели его руки и ноги, как ветер обжигал онемевшие пальцы, как он изнемог после долгого пути. Внезапно его охватила невероятная усталость.