Т. Клайн - Церемонии

Старуха не ответила. Но когда кабина начала двигаться, под лохмотьями что-то зашевелилось.

— Я к вам обращаюсь! — резко прикрикнула Рошель. — Если вы здесь не живете…

У нее перехватило дыхание. Существо повернулось к ней и начало распрямляться. Лампочка под потолком погасла с едва слышным хлопком. В наступившей темноте раздался единственный отчаянный вскрик. Потом на горле девушки сомкнулись пухлые розовые ручки.

Ночь была наполнена стрекотанием сверчков — громадная машина жизни продолжала свою бесконечную, бездумную работу. Над травой сияли светляки. Летучие мыши порхали под карнизами амбара. Ветви яблони перед кухонными окнами ярко светились на фоне темноты.

Фрайерс печально поглядел на небо, запоздало гадая, не следовало ли предложить Кэрол прогуляться. Но время казалось неподходящим. Ночь была темной и неприветливой, луна практически скрылась за облаками. И потом, этот предлог был слишком очевидным; Джереми выглядел бы полным дураком, если бы девушка отказалась.

Нет, он не мог ничего сделать или сказать, чтобы выманить ее наружу. По крайней мере, не при Поротах. Любая попытка выглядела бы слишком жалко.

Мрачно вспоминая снисходительный поцелуйчик, которым Кэрол одарила его на прощание, Фрайерс убрел в свою комнату.

Даже не предполагал, что буду этим вечером что-то писать. Наверное, я воображал, что Кэрол будет здесь, рядом со мной всю ночь… Но она сейчас в доме, готовится отойти ко сну праведных в этой ужасной комнатушке, а я сижу здесь один, корябаю что-то в дневнике в надежде забыться в сомнительном утешении прозы.

Я, наверное, сам виноват. Ей, скорее всего, неудобно было проявлять чувства на глазах у Поротов, а я недостаточно ее поддерживал. И, может, она действительно устала…

Мне следовало быть настойчивее. Не веди я себя как чертов джентльмен, она сейчас была бы здесь. А завтра ей нужно возвращаться в город!

Теперь у меня еще и разболелась голова, наверняка из-за этого вина от Рози.

Черт.

Фрайерс выместил злость на насекомых. Полчаса он обходил комнату с баллончиком инсектицида в поисках жертв.

И нашел немало. Сколько бы раз он ни заглядывал в какой-нибудь угол, на потолок, в щели вокруг оконных рам или под подоконником, всегда находилось что-нибудь новенькое. От насекомых просто спасу не было.

Каждый раз, углядев очередного незваного гостя, Фрайерс поливал его струей инсектицида. После этого пауки скорчивались почти как люди в глубоком отчаянии, прижав колени к груди. Может, Фрайерс их и пожалел бы, не будь их коричневые лапки такими волосатыми, а глаза — такими жестокими. Он щедро облил нескольких крупных жуков, которые цеплялись к сеткам и пытались проникнуть внутрь, и те задергались и упали в темноту. Умирая, пауки-сенокосцы сворачивались в клубок, жирные раздутые гусеницы отчаянно извивались. Фрайерс старался не убивать мотыльков (если только их стук не казался ему слишком надоедливым): они выглядели такими хрупкими, с такой надеждой и отчаянием стремились к свету, их брюшки были такими бледными на фоне окружающей темноты.

Но по-настоящему нравились ему только светлячки. Джереми случайно облил инсектицидом несколько штук, сидящих на сетке. После этого они перестали мигать и долго излучали ровный холодный свет, пока наконец не погасли навсегда.

«Это единственный знак , — решил Фрайерс. — Мертвые не подмигивают».

И тут началось пение. Приглушенный звук доносился из темноты, из фермерского дома. Пороты пели свои гимны.

Фрайерс слышал их и раньше; фермеры называли это вечерним поклонением.

Но никогда раньше они не пели так поздно — и так рьяно. Наверное, каялись за пару стаканов вина за ужином. Ужасный грех!

Половик был свернут и лежал в стороне. Сарр и Дебора стояли на коленях на голом полу; три кошки внимательно наблюдали за ними. Супруги сложили руки перед собой и крепко зажмурили глаза. Казалось, будто они умоляют кого-то, живущего в их воображении.

Голоса становились все громче по мере того, как они отдавались песне.

На секунду Сарр представил себе Кэрол в соседней комнате, как ее рыжие, почти алые, волосы касаются белой подушки…

Порот сосредоточился на пении и еще возвысил голос, стараясь вернуть утраченное чувство.

Когда началось пение, Кэрол уже почти уснула. Ее веки на секунду затрепетали, но она так устала, — странно, она не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя настолько уставшей, — что тут же снова погрузилась в сон, и слова песни вплелись в ее видения.

Лицо Джереми… Лицо Сарра, его темные, внимательные глаза… Черное существо среди ветвей… Кэрол вздрогнула и проснулась, на секунду вспомнила «Диннод» и попыталась снова уснуть.

Сон пришел снова, и Сарр… Джереми… Господь держит ее за руку.

Вся комната пропиталась запахом инсектицида. Фрайерс отложил баллончик и решил, что на сегодня хватит. Теперь он с мрачным видом сидел на кровати и прислушивался к голосам, что доносились до флигеля. От этого он чувствовал себя еще более покинутым. Все остальные там, в доме, он же изгнан до рассвета.

Интересно, поет ли с ними Кэрол? Вряд ли, хотя ему трудно было разобрать отдельные голоса. Наверное, уже легла. Интересно, думает ли она обо мне? Фрайерс многое бы отдал, лишь бы оказаться сейчас с ней…

Внезапно пение прекратилось. Фрайерс вообразил, как Пороты забираются в постель, и позавидовал им: привычному соприкосновению тел, тому, как матрас слегка проседает под их весом. Теперь умолкло все, кроме сверчков.

К сожалению, Фрайерс не чувствовал усталости. Наоборот, его до сих пор наполняло беспокойство и нервная энергия. Неприятное ощущение, оставшееся после вина, наконец прошло.

Может быть, отвлечься помогут чужие мысли? Фрайерс разделся и накинул халат. Оглядев комнату в поисках подходящего чтения, наткнулся на желтую обложку привезенной Кэрол книги. Джереми устроился за столом и попытался припомнить все, что знал об авторе. Мэкен был сыном валлийского священника, но переехал в Лондон и много лет прожил в одиночестве, одолеваемый видениями странных языческих ритуалов, голодая и тоскуя по родным зеленым холмам. Лавкрафт очень высоко отзывался о нем в своем обзоре жанра.