Т. Клайн - Церемонии [litres]

– Пойдем, – сказал он, – покажу тебе, где живу.

Они прошли по коридору и спустились вниз по лестнице. Их шаги гулко отдавались по доскам коридора и ступенек.

В опустевшей комнатке шар из красного стекла вращался в солнечных лучах как крошечная планета. На противоположной стене светился розовый диск с переплетающимися лентами алого пламени в центре.

Час за часом, по мере того, как солнце опускается к земле, розовый отсвет станет подниматься все выше. Наконец, дрожа в последних лучах заката, он коснется нижнего угла библейской гравюры, затем плохо прорисованной листвы, камня, моховой кочки, края белого одеяния – и наконец потусторонним прожектором замрет прямо в центре картинки, на ярком пятне в форме звезды. На алтарном огне.

И звезда, и роза на секунду неизбежно сольются воедино.

Потом солнце опустится еще ниже, и прожектор двинется дальше. Но на секунду в его свете заблестит, засияет и оживет огонь. С новым, неутолимым голодом пламя бросится выше, начнет двигаться, раздаваться, поглощая картинку, планету и все сущее.

Над верхушками деревьев плыли ленивые облака; их полупрозрачные тени скользили в траве. Фрайерс сгорбившись сидел рядом с Кэрол у ручья, в тени одной из ив, что росли вдоль берега.

Его беспокоило то, что они оба примолкли и теперь шевелились, лишь чтобы отмахнуться от случайной мухи или бросить камешек или палочку в воду, такую прозрачную, что невозможно было определить ее глубину. Вдоль противоположного берега, где начинался лес, беспокойно колебались на полуденной жаре сосны, но протекающая возле них вода оставалась такой холодной, что почти морозила пальцы.

Кэрол наклонилась, пытаясь рассмотреть свое отражение, но ручей бежал слишком быстро. Солнечные лучи играли на поверхности воды, выхватывали среди потока сухие листья и мусор. В тени можно было разглядеть, как что-то гладкое, бледное и похожее на змей, извивается вокруг корней на дне.

Девушку, кажется, занимали собственные мысли. Фрайерс следил за ней краем глаза с томлением, которого не замечал за собой со времен до свадьбы. Он жалел, что Кэрол остается всего на одну ночь. Только теперь он осознал, насколько ему одиноко. По правде сказать, это было неожиданно: сидя вот так, рядом с ним в старой клетчатой рубашке и облегающих джинсах, девушка выглядела так правильно . На ярком солнце ее кожа казалась еще бледнее, волосы на фоне травы – еще рыжее.

Это настроение как будто заразило и Кэрол. К тому времени, когда они вышли из дома, она как будто рада была провести с ним день. Дебора напевала что-то на кухне. Воздух снаружи стал прохладнее. Над лужайкой танцевали бабочки.

– Боже мой, – сказала Кэрол, – тут почти как дома!

Но из-за чего-то ее настроение необъяснимым образом изменилось. Без всякого предупреждения девушка стала менее дружелюбной, как раз, когда он почувствовал особую к ней близость.

Произошло это в его спальне. Здесь, среди книг и бумаг между ними выросла стена молчания. Отчего-то в Кэрол случилась перемена. Фрайерс заметил это, как только она вошла. Девушка вроде как отдалилась и – хотя, возможно, ему показалось? – даже поморщилась и с некоторым беспокойством перевела взгляд с постели на заднее окно и обратно, будто измеряла расстояние.

Фрайерс старался поддержать разговор; обычно у него неплохо получалось, но, возможно, за неделю он потерял хватку. Они обсудили пешую прогулку, в которую хотели отправиться, прикинули, где можно отыскать следы животных, наконечники стрел и съедобные растения. Но слова просто повисали в пустоте. Все это время Кэрол казалась обеспокоенной и невнимательной и вскоре предложила вернуться наружу. Не захотела даже присесть. Более того, буквально отказалась садиться на кровать рядом с ним. По ее поведению можно было подумать, что она девственница.

Фрайерс предположил, что проблема в самой кровати, в ее неоспоримой, пошлой материальности. Он знал, что женщины по природе своей существа практичные, иногда даже безжалостно расчетливые, – та, на которой он женился, определенно была именно такой, – но время от времени находится редкая романтическая душа, забывающая, что к занятиям любовью относятся и такие приземленные предметы как место на кровати, сырые простыни и вопрос, куда деть локти. Может быть, Кэрол как раз к таким и принадлежала: забивала себе голову пастельными картинками до тех пор, пока не столкнулась с жестокой реальностью его узкой железной кровати. Может, ей нравилось думать, что они займутся этим в воздухе, как ангелы.

Фрайерс, по крайней мере, попытался немного продвинуть дело. Он чувствовал себя толстым, отупевшим и потным, но все равно, пока Кэрол рассматривала гравюры в гримуаре в мягкой обложке, подался вперед и крепко поцеловал ее в уголок рта. Девушка, разумеется, удивилась, распахнула глаза и, прямо скажем, не упала ему в объятья, но и не отпрянула.

Но потом, как мальчишка на первом свидании, Фрайерс не сумел развить свой успех. Вместо этого он пробормотал что-то об отношении Братства к сексу («все очень ветхозаветно»), и они продолжили натянутый разговор. Момент был упущен.

Потом они бесцельно слонялись по ферме; напряжение между ними только росло, и Фрайерсу приходилось заполнять все больше пробелов. Он показывал гостье разнообразные подсобки и поля, точно как раньше показывал их ему Сарр, – и практически так же, спрятавшись за маской сдержанности, с тревожным любопытством следил за ее реакцией.

Ферма не произвела на девушку особого впечатления. Разве что поначалу, когда, по ее словам, все казалось одновременно знакомым и новым. Но первый восторг, судя по всему, прошел, а деревенский пейзаж сам по себе ее не особенно трогал. Окинув критическим взглядом обширные нетронутые земли за ручьем, гниющий под спутанным плющом старый деревянный туалет, наступающий со всех сторон лес, ржавые инструменты в амбаре и заросшее сорняками поле на севере, девушка объявила, что ферма находится в «плачевном состоянии».

Она, разумеется, была права, но Фрайерса эти слова отчего-то разозлили. А чего она ожидала? В конце концов, Сарр с Деборой жили здесь первый год. Он осознал, что определенным образом привязался к фермерам.

Как изменить настроение? Как снова с ней сблизиться? На протяжении всей прогулки Фрайерс пытался что-то придумать, и даже теперь, сидя рядом с девушкой на нагретом солнцем камне, все еще не знал, как поступить. Снять рубашку? Прочитать стихотворение? Вытащить из кармана воображаемый перочинный ножик и вырезать на ближайшем дереве их инициалы? О прямом физическом подходе не могло быть и речи – ну нельзя же просто протянуть руку и схватить ее, прямо здесь, среди камней и насекомых, а темы для разговоров давно иссякли. Чем, в конце концов, он тут занимался целую неделю? Сидел на одном месте да делал заметки. Фрайерс уже пробовал описать Кэрол готические крайности «Монаха», и поначалу девушка как будто заинтересовалась. «Боже мой, – повторяла она, качая головой, – так бояться монашек!» Но по мере того, как он пересказывал ей книгу, ужасы романа неожиданно потеряли былую силу. Все эти подземные темницы, инквизиторы и цепи казались глупыми и надуманными, когда сверху светило солнце, над ручьем беззаботно резвились стрекозы, а из леса на другом берегу доносился запах сосен.