Джон Ширли - Черные крылья Ктулху • 2 [Восемнадцать историй из вселенной Лавкрафта] [сборник]

Федору пришлось наклониться к пациенту, чтобы лучше слышать.

— О, мыши, они гораздо приятнее на вкус, когда пойманы за миг до спасения! И еще птички — они, кажется, счастливы умереть в моих когтях. Их глаза как самоцветы… Свет меркнет… Самоцветы проваливаются в вечность… сливаются там со звездами… Я едва ли способен думать, но за меня думает мое тело, когда я брожу в ночи. Неслышно плыву через глубокие тени… Другие коты и кошки — б о льшую часть времени я избегаю их. Если я испытываю потребность в общении, я иду в дом… в этот дом!.. Через заднюю дверь… меня запускает внутрь девочка… Я знаю, что означает девочка, что означают люди, я хорошо это помню. Знаю, что в доме еда и уют. Я трусь спиной о ноги девочки, забираюсь к ней на колени. Здесь я позволяю себе расслабиться. Девочка просто обожает мои золотистые глаза. Она рассказывает матери и отцу Данну, который пришел с визитом, что кот понимает все, что она говорит. Она командует: иди за мной! И кот идет за ней. Она сообщает взрослым: «Я так думаю, он понимает, что я говорю вот прямо сейчас! Он не похож на других котов…»

Федор в задумчивости покачал головой. Сеанс проходил не так, как он планировал. Под воздействием этого препарата Роман не должен был быть способен к фантазиям. По своему составу препарат близок пентоталу натрия, «сыворотке правды», однако действует еще более эффективно. Он слой за слоем вскрывает воспоминания человека, истинные воспоминания… Но воспоминание Романа о том, как он был котом… Возможно, он вспомнил какой-то эпизод из детства, в котором воображал себя котом?

— Как… — Завороженный происходящим, Федор откашлялся, сердце его громко стучало в груди. — Как далеко простираются ваши воспоминания? До того, как вы были котом, до белой комнаты?

Роман негромко застонал:

— Как далеко… как глубоко… ночные призраки… Я пришел в этот дом повидать Данна. Из всех моих друзей по Клубу провиденсских литераторов-любителей ему я доверял более всех остальных. Удивительно вообще, отчего я так доверяю какому-то ирлашке — я ведь порой в открытую насмехаюсь над их братией из Норт-Энда, но тем не менее я люблю работать вместе с добрым старым Данном на его маленьком печатном прессе в подвале этого огромного, пахнущего плесенью старого дома. Я часто испытываю искушение принять его предложение и отведать вино, которое его отец хранил в том тайнике внизу. Но я этого не делаю. А Данн любит периодически отхлебнуть немного вина из отцовских бутылок. Потом доливает туда виноградный сок. Старый ирландский плут прячет бутылки от жены — она не одобряет его пристрастия к выпивке… Вино привезено из Италии, его поставляет старику один тамошний священник… Дорогой мой старина Данн! Как-то я даже написал за него речь, которую он потом с успехом произнес… Да, побыл «литературным негром» — удивительно и даже забавно думать о том времени, если принять во внимание, как долго я бродил по Провиденсу, от дома к дому, страшась Великой Бездны, которая распахнула надо мной свой зев в тот миг, когда я испускал последний вздох. Меня больше нет. Заметил ли это хоть кто-нибудь? — Он издал негромкий хриплый стон. — Что люди будут помнить обо мне? Главным образом, я думаю, им на память придут интеллектуальные грехи моей юности. Но почему вообще люди должны вспоминать меня? Нет, я уверен: никто и не вспомнит… Если бы только можно было рассказать им, что я увидел в тот день во время поездки во Флориду! Я вышел тогда из автобуса на побережье Южной Каролины, на промежуточной остановке… то была последняя моя настоящая поездка, в тридцать пятом году… шофер сказал нам, что автобус задержится более чем на час… было время посетить маяк на мысе неподалеку от автобусной станции. Я тогда был полон решимости поближе узнать океан. Хотел действовать наперекор самому себе. Но нельзя дважды войти в одну реку. Тем не менее я из кожи вон лез, пытаясь что-то изменить. Я пойду к морю и не успокоюсь, пока не примирюсь с его бурными безднами. Вопреки тому, что я говорил Уондри, — или же благодаря этому. Я покажу им, что они ошибаются, считая меня всего лишь заумным чудиком, боящимся всего и вся. Вышел к маяку — это древнее полуразвалившееся сооружение с остатками ограды. Сломанный шпиль на крыше… какая жалость! Похоже, накануне был сильный шторм… я вижу принесенный морем мусор, перемешавшийся с обломками маяка… яростные волны разрушили нижнюю часть обращенной в сторону моря стены… А это что, там, под ней? Полость? Я перелезаю через ограду, пробираюсь по осклизлым камням, привлеченный тайной, возможностью обнаружить загадки далекого прошлого… Вероятно, маяк был сооружен на месте старого колониального строения… И вот — углубление, затянутая паутиной потайная камера, и в ней небольшой водоем с черной непрозрачной водой, в которой кое-где поблескивают желтые пятна. Что такое может сверкать желтоватым в черном, как ночь, пруду, сокрытом под старым маяком? Как будто у маяка горит один огонь на верхушке и второй, перевернутый, обращенный к глубинам преисподней… Теперь я стою, гляжу в эти черные воды и вижу… нечто такое, что прежде встречал только в снах! Искривленные шпили, разрушенные купола, летающие твари без лиц… Не могу удержаться на ногах… падаю… падаю в эту черноту… глотаю соленую воду. Что-то извивается в воде, когда я делаю глоток. Угорь? Угорь, не имеющий физического тела. И все же он устраивается внутри меня, ждет чего-то, шепчет…

Кругом темнота… Бреду куда-то…

Вот я уже в автобусе, все вокруг словно в тумане. Как я вернулся к автобусу? Не помню. Водитель с обеспокоенным лицом спрашивает меня: «Вы уверены, сэр, что с вами все хорошо? Вы насквозь промокли». Убеждаю его, что я в полном порядке. Прошу только подождать несколько минут и иду в туалетную комнату на станции, чтобы сменить платье. Остальные пассажиры гневаются — из-за меня им пришлось еще больше задержаться. Испытываю странное чувство, когда иду назад к автобусу. Должно быть, исследуя полуразрушенный маяк, я где-то сильно ударился головой. У меня было видение, кошмарное видение, не могу только припомнить в точности… мне чудилось, будто нечто пробралось ко мне в рот, потом проникло в желудок и еще дальше, в кишечник… нечто, не имеющее тела в привычном понимании… Я очень устал. Мгновенно засыпаю на сиденье, а когда пробуждаюсь, мы уже едем по северной Флориде.

Федор взглянул на магнитофон, чтобы удостовериться, что он работает. Неужели он неверно рассчитал дозу лекарства? Это не могут быть настоящие воспоминания! Роман просто не может помнить того, что происходило в 1935 году! Тем не менее ему определенно удалось приоткрыть дверцу, ведущую в подсознание Романа Боксера. И что там открылось — натура писателя? Похоже. Одно повествование внутри другого, воспоминание о воспоминании. И что же скрывается за всем этим?