Джон Ширли - Черные крылья Ктулху • 2 [Восемнадцать историй из вселенной Лавкрафта] [сборник]

— Это доктор Чески? Прошу меня извинить, доктор, но ей не разрешается пользоваться телефоном после восьми вечера. Я бы мог попросить дежурную медсестру…

— Нет-нет, все нормально. Скажите только: у нее есть сотовый телефон? Мне показалось, что она разговаривала со мной одновременно по двум линиям.

— Что? Нет, у нее не должно быть мобильника… Все, она идет. Мне нужно уладить тут дела, доктор Чески. Но вы не волнуйтесь — ничего особенного, она каждый вечер устраивает разнос Норману…

— Ну разумеется, выполняйте свою работу.

Федор повесил трубку и взял со стола мобильный телефон. Поднес к уху. Тишина. Он решил проверить в меню, кто ему звонил только что, и обнаружил, что последний входящий был от Леа два дня назад…

На следующее утро — был по-зимнему холодный, но солнечный день — Федор заехал в психиатрическую больницу, расположенную на противоположном конце города. Старшая сестра вяло махнула ему рукой и процедила:

— Она в комнате активного отдыха.

Мать играла в карты с пожилой чернокожей женщиной. На ней была надета длинная гавайская рубашка и красные пластмассовые сандалии, редкие седые волосы накручены на синие бигуди. Усыпанные пигментными пятнами руки тряслись, но так было всегда, и в целом мать выглядела вполне счастливой. На экране телевизора с приглушенным звуком герой «мыльной оперы», размахивая руками, произносил какие-то невнятные угрозы.

— Мама, тот дом, который ты порекомендовала тете Вере для меня, — ты говорила, что родилась в нем?

— Родилась в нем? — переспросила мать, не отрываясь от карт. — Да. Я тебе этого не говорила, но я родилась в том доме. Мейси, не жульничай! Ты ведь сама знаешь, что жульничаешь, детка. А вот я никогда не мошенничаю.

— Мама, вчера вечером ты звонила мне два раза? Я имею в виду: ты два раза разговаривала со мной?

— Два раза? Нет. Но я помню, что с телефоном творилось что-то непонятное. Как будто все слова, которые я произносила, отдавались эхом и потом как-то перемешивались. Черви, Мейси!

— Ты помнишь, как читала по телефону стихи? Там была строчка про какие-то эпохи…

— Я не читала стихов после того случая у Джимми Долана. Твой отец тогда жутко на меня рассердился. Я забралась на барную стойку и декламировала Анаис Нин {1} 1 Анаис Нин (1903–1977) — французская и американская писательница, более всего известная своими эротическими романами и рассказами. … Чего ты смеешься, Мейси? Можно подумать, ты никогда не залезала на барную стойку! Я уверена: залезала. Следи лучше за картами!

Федор спросил, как у нее дела, на что мать просто пожала плечами. В кои-то веки она не пожаловалась на «этого сумасшедшего» санитара Нормана. Всем своим поведением она демонстрировала, что Федор мешает ей весело проводить время.

Он похлопал мать по плечу и покинул клинику, на ходу размышляя, не послышалось ли ему все накануне. Возможно, это был рекламный звонок или что-то в этом роде.

«Предположим, — думал он. — Большой, пустой дом. Фантастическая история, рассказанная Романом. Может, у меня слуховые галлюцинации?»

Непохоже, чтобы он страдал биполярным расстройством, как мать. Ему было уже тридцать пять, и симптомы расстройства (если таковое имелось) давно бы уже проявились. Он был вполне нормален. Если не считать легкой боязни кошек — но ничего серьезного…

Федор приехал на работу с опозданием лишь на несколько минут и сразу начал прием пациентов. Всего в тот день было назначено шестерым: четыре невротика, один депрессивный тип и еще один, страдающий манией грызть ногти. Он слушал, давал советы, выписывал рецепты.

Спустя несколько дней — после того, как Роман подписал целую пачку заявлений об отказе от любых претензий к врачу, — Федор сидел возле своего пациента в гостевой комнате, где накануне починили замок, и ждал начала действия лекарства.

Роман лежал поверх покрывала с закрытыми глазами, но не спал. Выглядел он совершенно расслабленным. На нем были футболка и отутюженные брюки. Пиджак, галстук и рубашка со стрелками на рукавах лежали аккуратно сложенные рядышком на стуле. Под стулом ровно стояла пара до блеска начищенных черных ботинок. По настоянию матери на время сеанса Роман надел теплые домашние тапочки. Руки его были скрещены на груди, на правой белела небольшая повязка в том месте, где была сделана инъекция. Роман попросил, чтобы отопление в комнате включили на полную мощность, и теперь, по мнению Федора, здесь было слишком жарко.

С одной стороны от кровати стояла тележка на колесиках, на которой Федор приготовил кассетный магнитофон для записей во время сеанса. Также там лежал использованный шприц и несколько наполненных шприцев на маленьком подносе на случай негативной реакции. Лишняя предосторожность не помешает.

Неслышно вошла Леа. Когда Федор обернулся, она кивнула в сторону лестницы и тихонько прошептала:

— Пришла его мать.

Федор решительно замотал головой. Только наблюдающих матерей ему тут не хватало. Роман уже не мальчик.

— Я так странно себя чувствую… странно, но приятно, — пробормотал Роман, провожая взглядом выходящую из комнаты Леа.

— Хорошо, — кивнул Федор. — Сейчас просто расслабьтесь. Отдайтесь своим чувствам, пусть они управляют вами. — Он включил магнитофон и направил микрофон на пациента.

— Я… мне хочется пить.

Роман снова закрыл глаза, руки плавно опустились вдоль туловища и периодически слегка вздрагивали.

— Это пройдет… Роман, давайте вернемся к тому случаю на берегу океана, чуть больше чем на год назад. Вы рассказали, что вспомнили белую комнату и медсестру в ней. Мы могли бы поговорить об этом подробнее?

— Я…

— Не спешите.

— Она держит меня за руку. Это то, что я о ней помню. Легкое прикосновение, моя рука в ее руке. Тяжело дышать. Давление в груди, что-то давит изнутри и сжимает мне легкие. А потом — мой последний вдох! Я помню, как еще подумал тогда: неужели это взаправду последний вдох в моей жизни? О боги! Боль в животе возвращается, действие морфия прекращается… Доктора говорят: у меня рак кишечника, но все же… Может быть, стоит попытаться сказать сестричке о том, что боль становится сильнее? Она такая миленькая и не подумает, что я какой-то нытик. Остальные здесь общаются со мной более формально, а она… она называет меня Говардом… Я сейчас ощущаю к ней такую близость, какой никогда не было у нас с Соней… Моя маленькая еврейская женушка… Ха-ха, подумать только: я женился на еврейке… А моим лучшим другом какое-то время — пока он не помешался на религии — был добрый старина Данн, ирландец… Я хочу поднести руку сестрички к своим губам, хочу поблагодарить ее за доброту ко мне. Но я уже не чувствую ее руки. Я парю над нею… Слышу голос, горловой, нечеловеческий голос. Он раздается надо мной, выше потолка, выше крыши дома. И он взывает ко мне. Он даже выше неба. Но нельзя обращать на него внимание. Я должен убраться оттуда, должен найти что-то такое, что поможет мне удержаться в этом мире… Я хочу сообщить своим друзьям, что со мной все в порядке… Я плыл, плыл по воздуху и наконец очутился перед домом Данна. Там под большим вязом свернулась клубочком кошка, беременная. Я люблю кошек. Чувствую, как меня тянет к ней. И снова он, этот зов из-за горизонта, из далеких далей. Мне нужно задержаться в этом мире. Кошка… Я падаю… падаю в нее. Теплая, умиротворяющая темнота… потом звуки и запах… запах ее молока и ее мягкого живота. Свет! И я помню, как исследую окружающий мир: двор, огромное дерево, нависшее надо мной… Проходят дни, и я расту… Вкусненькая мышка бежит стремглав, пытаясь спастись от моих когтей…