Аарон Драйз - Падшие мальчики

— Помоги мне, Сэм! Скорей!

Сэм закричал и размахнулся снова. На этот раз молоток врезался в банку с громовым бух, и стекло взорвалось осколками. Банка рухнула, как башня. Вонь гнилой плоти и спирта наполнила комнату. Мутная жижа обдала ноги Сэма, расплескалась у него за спиной, залила пол. Волокна плоти и пряди волос цеплялись за мебель, когда поток хлынул в открытую дверь, направился по коридору и вниз, по лестнице.

Грохот разбитого стекла заставил членов съемочной группы отшатнуться. Последний накамерный свет выключили. Женская рука выскользнула из тьмы и схватила забытый план съемок.

Маршалл снова остался один.

В фильме про мою жизнь ничего этого нет.

Из-за раны в боку дышать было трудно. Колени горели. На груди алели бесчисленные порезы. Голову охватило кольцо огня, венец из колючей проволоки врезался в плоть.

(Меня. Здесь. Нет…)

Маршалл снова грезил о Джеймсбридже — городе, где плохие вещи случались с друзьями друзей, в новостях или фильмах ужасов, а не с настоящими людьми вроде него. Потом он вспомнил, что его отец — местный почтальон — знал многих жертв джеймсбриджской резни. Возможно, никакой мембраны, отделяющей кошмар от хороших людей, которых он любил, не существовало.

Может, он все это время ошибался.

Осколки витражей отбрасывали разноцветные всполохи на стены и пол залитой кровью и дерьмом комнаты, на старое церковное распятие, прислоненное к стене. Сердце Маршалла забилось быстрее: Христа на нем не было.

Он сгорбился перед ним, склонив деревянную голову к плечу. Маршалл услышал, как застонали деревянные суставы, когда тот сдвинулся с места, различил, как нарисованная кровь заструилась из-под венца, из ран, нанесенных кнутом и пикой. Христос смотрел на Маршалла слепым взглядом манекена. Нарисованные глаза не моргали.

Дверь в подвал распахнулась, и Христос снова вернулся на крест, словно никогда и не освобождался от гвоздей.

Маршалл смотрел на ноги, спускавшиеся по ступеням. Его тело вновь напряглось.

— Нет.

Пожалуйста, я не готов.

Кровь залила глаза и засохла, различить что-либо было трудно, но чем больше он смотрел на приближающуюся к нему тень, тем меньше она походила на Напье. Слишком маленькая и быстрая. Он ожидал услышать фальшивое пение…

(…как страшно признать — время стерло мой Эндсвилль…)

…однако оно так и не зазвучало. Только грохот ботинок по цементу и неровное дыхание.

(…в самом сердце США…)

Тень встала там, где стоял Христос, и склонилась к Маршаллу. Протянула руку…

(…пусть шар-баба танцует со мной…)

…к его лицу.

(…этот город мне больше не дом…)

Маршалл вздрогнул, почувствовав, как горячая тряпка коснулась его глазниц. Вода струилась по коже, обжигая раны на месте срезанных сосков. Маршалл высунул язык, чтобы слизнуть воду с лица, как собака.

Боже, что они сделали со мной?

С ним обращались ласково. Маршалл не мог ничего поделать: он расслабился в чужих руках, словно в объятиях Клэр.

— Тяжелый день, милый? — говорила она.

— Ты не представляешь.

— Иди в кровать.

— Звучит как приказ.

— Хочешь почувствовать прикосновение волшебных пальчиков?

— О да, очень. Куджо.

Ее пальцы легонько касались его лица, пробегали по волосам, гладили живот, если он чувствовал себя плохо. Это помогало. Всегда.

Маршалл потянулся к чужой руке, колючки венца врезались в его плоть.

— Волшебные пальцы, — простонал он.

Хотелось плакать, но было слишком больно.

— Спасибо.

Тряпка стерла кровь, и расплывчатая фигура обрела форму. Маршалл увидел тонкие черты лица, челку, падающую на глаза подростка, и наушники — один был в ухе, другой болтался на шее. Шлепанцы скрипели по залитому кровью и дерьмом полу. Глаза мальчика покраснели и опухли. От него несло алкоголем и гнилью.

Сэм Напье наклонился ближе, вытянув шею, и в первый раз заговорил с Маршаллом. Робкий голос соответствовал хрупкому виду мальчика.

— Не за что, папа.

Маршалл был привязан к креслу, только это оказалось не просто кресло, а его кресло — продолжение его конечностей. Веревки вросли в кожу Маршалла, обмотались вокруг ржавого металлического каркаса, обняв его крепче любовницы. Боль была честной, вероломной и преднамеренной, мозг разлетелся на осколки. Это кресло теперь заменяло Маршаллу Дикинсу семью.

Хотя и недолго.

— Не за что, папа.

— Я… я не он, малыш. Сэм. Посмотри на меня. Я не он.

— Зови меня Ной.

— Н-нет.

— Все хорошо, папа. Ш-ш. Все хорошо.

Подросток подверг Маршалла унижению — помыл его. Стер с тела кровь и дерьмо у него между ногами, и все это время рассказывал, как Мужчина без конца говорил ему о Другом Сыне:

— Я знаю, что случилось с Ноем. Думаю, он хотел меня напугать. Но теперь все в порядке. Я вернулся.

Тряпки быстро сделались черными, коричневыми и вонючими, но вода оставалась теплой. Пусть он и сгорал от стыда, но чувствовать себя чистым было приятно: засохшее дерьмо вызывало зуд, хотя запах напрягал Маршалла не так сильно, как он ожидал. Мальчик промокнул раны, но кровь продолжала сочиться.

Я знаю, что случилось с Ноем.

Слова постепенно обретали смысл.

Я знаю. Другой Сын.

Думаю, он хотел меня напугать.

Я знаю.

Рану в боку, пока Маршалл сидел в беспамятстве, залатал сам Напье. Ублюдок использовал промышленный степлер. Боль при пробуждении удивила и испугала Маршалла. Мужчина гадал, что еще с ним сделали, пока он был в отключке. Какие новые раны ему предстоит обнаружить? Он не хотел знать. На его грудной клетке расплывался огромный синяк, черный вокруг скоб и темно-зеленый по краям. Ной…

(Это Сэм, бога ради! Сэм! СЭМ!)

…снял с него венец из колючей проволоки, оставив на лбу кольцо содранной кожи. Неглубокие порезы адски ныли, будто сквозняк, врывающийся вниз, раздувал боль, как тлеющие в камине угли.

Но больше всего мучений приносило кресло. Оно превратило его спину во что-то жесткое и нечеловеческое. Оно меня деформирует. Боль, как и само кресло, стала с ним единым целым. Он больше не помнил, каково это — жить без нее.

Убирая подвал, мальчик сказал:

— Ты сидишь на мамином стульчаке. Она не против.

Сэм срезал с Маршалла испачканные трусы и обмотал вокруг его торса простыню. Маршалла мыли методично и заботливо. Сперва он пытался сопротивляться, но смирился под действием теплой воды. Оставалось только сидеть и смотреть, качая головой. Умолять, чтобы все это кончилось.

Завершив уборку, Сэм собрал грязные тряпки и поднялся по лестнице, оставив Маршалла чистым снаружи, но испачканным внутри грязью унижения. Это было хуже всего.

Маршалл отключался и снова приходил в себя.