Аарон Драйз - Падшие мальчики

Дверь.

Анна бросилась к ней огромными шагами, не осознавая, что перестала дышать, и задела бедром столик у лестницы. Телефонная трубка соскочила со стены и упала на стопку газет.

Телефон.

Мобильник лежал у нее в кармане. Она выберется из дома… я это сделаю, черт, верь в себя, подруга… и сразу же наберет 911. Но мысль о полицейских с дубинками и пистолетами не утешила, не придала сил. Перед глазами стояла только дверь с замком и ужасное предчувствие, что она не откроется.

Желания бессильны против железа.

До дверного проема оставалась пара ярдов, когда Анна услышала свист опускающейся скалки. Она развернулась и увидела бегущего к ней Сэма. Два рта кричали, один кошмарнее другого. Анна пригнулась, и скалка ударила в дверь. Девочка метнулась в сторону, по ковру, так же быстро, как выбежала из кухни в гостиную, и подставила Сэму подножку.

Хрюкнув, он рухнул на пол и загородил проход, а затем дернулся в ее сторону, и она взлетела по лестнице. Слова «ТУПИК» и «ВЫХОДА НЕТ» не зажглись в ее голове. Желая сохранить собственную жизнь, она хотела лишь одного — оказаться от своего друга как можно дальше.

Мой друг.

Эта мысль наполнила ее болью. Предательство, нож в спину.

Как бы то ни было, боль придала ей сил. Анна поднималась по лестнице, одной рукой цепляясь за перила, другой — за стену. Лезла вверх, как паук по паутинке, отказываясь оборачиваться, и все равно слышала крики снизу.

— СТОЙ! НЕ НАДО!

Она не остановилась, только стиснула зубы, пытаясь проглотить слезы. Сумрак второго этажа сомкнулся над ней, но зрение ее не подвело. В кресле-качалке у стены сидела пожилая женщина, смотрела на них, царственная и неподвижная. Анна упала у ее ног. Вокруг словно посветлело: Анна была не одна.

— Помогите! — закричала она.

Анна обхватила колени женщины, затрясла ее.

— Пожалуйста!

Запах алкоголя, резкий, как удар хлыста, обрушился на нее. Анну вырвало с такой силой, словно чья-то рука залезла ей в горло и выдернула все внутренности. Над головой зажглась лампочка.

Сэм в кожаной маске стоял у подножия лестницы, его рука лежала на выключателе. Грудь вздымалась, наушники, словно ожерелье из костяшек, болтались на шее.

Анна отпустила колени безмолвной женщины. К ладоням прилипла гнилая серая плоть. Девочка взглянула в маринованные глаза, увидела зияющий рот с отвалившимися губами и отшатнулась — кресло пришло в движение. Труп наклонился вперед, и огромный кусок скальпа — кожа и волосы — соскользнул с черепа и шлепнулся ей на бедро. Ледяной и мокрый, запахом он напомнил Анне отстойник за их домом, который однажды переполнился и затопил двор. В тот день мама плакала, говорила, что беды на них так и сыплются.

Зловоние, привлекающее мух, выворачивающее желудок.

Анна не знала, что делать, куда бежать.

В мозгу вспыхнули слова: «О боже», но скалка обрушилась на голову прежде, чем она смогла их произнести. Анна рухнула на пол, лицом в лужу липкой плоти.

Он стоял над одноклассницей, прерывисто, быстро дыша. Глаза под маской горели.

Впереди что-то мелькнуло.

Мама стояла в коридоре, глядя на них. Одна рука покоилась на спинке кресла, другая — на бедре. На ней было красивое платье, в котором ее похоронили. Волосы струились вокруг головы, словно мама все еще плыла под водой. Она одарила сына улыбкой, полной гордости, похожей на те, что украшали снимки внизу.

В подвале воняло невыносимо, как в обезьяннике. Маршалл сомневался, что — даже если он сможет сбежать, преступников осудят, а дом уцелеет — уборщикам удастся избавиться от запаха крови и страха.

Он провел день, изучая комнату в новом свете, и сначала солнечные лучи показались ему даром божьим, но постепенно Маршалл увидел все трещины и царапины, которые скрывала тьма. Без сомнения, они были оставлены человеческими руками — людьми, втянутыми в Прощение до него. Да, это место населяли призраки. Он читал о материалах, поглощающих звук, вроде дорожек на пластинке, и теперь, когда солнце садилось за горизонт, эта мысль обдала его холодом. Если поставить иглу в трещины этих стен, можно услышать крики.

Его собственный голос скоро присоединится к ним.

В течение дня до него долетали и другие звуки. Телефон разрывался. Он насчитал одиннадцать пропущенных звонков.

Кое-кто не явился на работу.

Эта мысль немного приободрила его. Маршалл улыбнулся, представив труп Напье в комнате наверху. Он никогда не приветствовал насилие, не радовался чужой смерти, читал о ликвидации террористов и не знал, что думать: это было правильно, но Маршалл не мог назвать убийство правосудием. А теперь он сидел, привязанный к креслу, и улыбался при мысли о том, что Напье уже не подойдет к телефону. Мучитель мертв.

Новый звук.

Шаги наверху. Голоса. Глухой стук.

Его сердце замерло, раны зажгло так, словно каждая была ртом, глубже и глубже вгрызающимся в его плоть.

Что-то случилось, и, если подумать, целый день все к этому шло. Пока он наблюдал за ползущим по комнате прямоугольником света, ему стало ясно: эта ночь будет последней. Знание бурлило внутри. Предчувствие висело в воздухе, пульсировало в костях, было таким же реальным, как коричневая лужа у него под ногами.

Это последняя ночь.

Что-то поднималось внутри. Содрогалось в ожидании. Он или сбежит, или умрет. Предвестия этому находились в каждом стоне дома, в шелесте моделей, свисающих с потолка, тихом и нежном, как скорбное воркование голубки.

Возможно, у него все-таки есть шанс.

Грохот приближался, и Маршалл собрал все оставшиеся силы. Энергия наполнила мышцы, но, словно в насмешку, веревки удерживали его на месте.

Давай. Я готов.

Дверь в подвал распахнулась, модели пришли в движение, ловцы снов стали вращаться, лампочка закачалась.

Маршалл смотрел с нарастающим ужасом, как Сэм спускается в комнату, волоча за собой тело девочки. Он завернул ее в простыню, окровавленная голова билась о каждую ступеньку.

Бух.

Бух.

Бух.

Слушать было больно. Маршалл замотал головой.

— О боже, С… Ной, нет.

Совсем юная. Подросток. Руки сложены на груди, ногти выкрашены голубым. Блондинка. Лицо залито кровью.

Нет, она была не простой девочкой. В ней воплотились все девушки, которых Маршалл когда-либо любил в школе. Это была Клэр. Его мать, которая до сих пор любила его и наверняка чувствовала, что сын в ужасной опасности, потому что это долг матерей — слышать крики своих детей. Вьетнамка с раздутыми ногами.

Девочка была всеми, кого он когда-либо любил или жалел.

— Ной, не делай этого, — сказал он. Маршалл чувствовал себя так, словно его ударило молнией. Все болело. Все утратило смысл. Настала последняя ночь.

К добру или к худу, скоро все кончится.