Марк Грим - ИНСАЙТ

Я сел обратно, проведя рукой по неровно обрубленным остаткам волос. Наблюдая за работой Хоря, я всё вспоминал, сколько времени каждый вечер Лиса тратила, чтобы заплести меня. Смешно ругалась, что я опять весь изгваздался в рейде, что она меня такого бросит и, с горя, уйдёт к Скунсу. Мы смеялись, когда я говорил, что не настолько плох (Скунс получил прозвище за… Понятно в общем). Меня захлёстывала пьяная истома и щемящая, грустная нежность. Я готов был отдать всё (И ВСЕХ), лишь бы рыжая снова оказалась рядом. Нежность плавно переросла в тоску. Та – в злость на себя, что не уберёг. Злость на себя – в злость на Озарённых. А потом вообще на всех. В мозгу, усиливая смятение, снова забились голоса Города. Они требовали действовать, украсить улицы. Хотели крови, боли, наслаждения и сумасшествия…

Это становилось невыносимым. Я залпом допил оставшийся виски и, от Хоря сейчас всё равно никакого толку, ушёл в соседнюю комнату к всё ещё беспамятной Жвачке. Пользуясь её телом раз за разом, я напитывался, как пиявка, оживающими в её памяти картинами бесчестья, страха и предательства. Мне становилось легче. Своя тоска уходила, вымещаемая чужой.

Идти всё тяжелее. Озарённые отдыхают, когда хотят, и отправляются дальше, когда хотят. Звон, не Звон там. Устала. Розочку я последний отрезок пути, почти несла на себе. Малышка совсем обессилела от горя – в прошлом переходе мы потеряли Воробья. Город всех нас сводил с ума, даже детей, которые обычно были менее восприимчивы. Вот и Воробышек. Мы шли гурьбой в середине редкого круга этих светящихся уродов, а я не могла за всеми уследить! И вдруг он засмеялся и побежал! Выбежал за круг, прямо в Расколотого. Тварь огромная, похожая на ком постоянно двигающихся чёрных ниток, на которые в беспорядке навешаны куски фарфора, тут же оплела мальчика. Нити вгрызлись в него, как ножи, вздёрнули тоненькую фигурку вверх и стали резать. Медленно. А он всё смеялся. После этого нас всё-таки завели в ближайший дом отдыхать. Яков подошёл ко мне и сильно ударил в живот. А я почти не почувствовала даже, так отупела от ужаса. Попыталась объяснить, что нам нельзя идти во время Звона, мы все свихнёмся, но он не слушал. Просто дал мне верёвку и сказал, чтобы я привязала детей к себе и завязала им глаза. А меня пока спасают очки. Два круга чёрного стекла на кожаном ремне. Мне Котик как-то подарил. Сказал – я в них смешная. В них почти не видно ничего, темно же. Но это и хорошо, иначе я бы тоже свихнулась уже. А так легче. Ещё бы уши заткнуть…

Сегодня отдыхать устроились раньше, эти уроды тоже устают. Дали нам на всех пакет сухарей и фляжку с водой. Покормила детей, сама не хочу, кое-как уложила их на деревянном полу. Они мёрзли, боялись, но старались не плакать – нескольких уже избили за это. Тени бродят прямо здесь, рядом и ноют. Уроды эти святые уселись вокруг и поют свои жуткие гимны, от которых корчи бьют. Эх, мне бы хоть маленький ножик! Но нельзя, у детей только я осталась. Хотя нет! Я слышала, я знаю, что моего Котика они не нашли! Пусть бы он убежал, нам не поможет всё равно, а так хоть жив, и мне будет немножко легче. Вру, конечно. Я же девочка, глупая, мне хочется, чтобы пришёл и спас, как в сказках. Но вокруг не сказка, а кошмар. И вот – лежу и плачу, Розочка меня обнимает и тоже плачет во сне. Так и уснули.

Счастье во сне. Котик здесь, был со мной, потом во мне. Пыталась сказать ему, что не надо за мной идти, а он меня только целовал. Потом стало страшно. У него на лбу морщина глубокая и под глазом – их раньше не было, и он… Пугал меня. Так же что-то ласковое говорил, а у меня – ужас, бежать хочу, а двинуться – никак, и сказать ничего и закричать не могу. А он меня за грудь берёт, а у него когти. Больно, а он смеётся, говорит, что меня не бросит, даже из-за Хряка. И ещё больнее от этого, от воспоминаний об этом уроде как бритвой по нервам, надеюсь его убили эти. И Кот покусывает меня за шею, как мне всегда нравилось, а я чувствую, как в горло кровь бежит, и дышать не могу. И шепчет мне на ухо что-то….

Просыпаюсь и кричу: «…ЗА ТОБОЙ! ИДУ ЗА ТОБОЙ!»

Дети, хорошо не проснулись тогда. Меня снова ударил один из белых, и истерика отпустила. И вот уже два цикла мы снова идём. Не могу спать. Закрываю глаза, а в темноте эти же слова кровоточат, будто мне их вырезали на веках. Кот, Котик, Киса моя, родной мой зверь, не ходи за мной… Как же страшно…

Ещё цикл Хорь собирал всё необходимое по окрестным менялам, а я мучился от ожидания. Наконец, незадолго до Звона, он вернулся с ветхим мешком и злой, как чёрт. Достал из него какие-то склянки и напихал их в свой походный рюкзак:

– Всё! Готово. После Звона – выходим. А сейчас я – спать.

И завалился в опилки, прямо на пол. Я уже перебрал свои вещи, повязал на руку кулон, телефон – в карман и распихал по петлям, которые сегодня весь день мастрячил, ножи. Собрался в общем. И хорошо. Потому, что выйти по плану нам не удалось.

После Звона, когда я уже спал и видел кошмары, меня выдернуло в сознание обострившееся чувство… Неправильного. Я привык ощущать безумие, разлитое вокруг, но сейчас… Его запах (ВКУС) стал острее, будто где-то рядом находился целый колодец этого дерьма. Следуя за этим чувством, я вышел в коридор и огляделся. Выпростав из соседней двери искусанные в кровь (ОБЛАСКАННЫЕ) плечи, прямо на полу спала Жвачка. А дальше по коридору… Дальше, около входной двери, Комар подвывал:

– Да-да-да, пришли мои друзья. Старому Комару скучно – они и пришли! Посидим, поплачем друг-другу мы, в ночи, вечной ночи… – и распахнул дверь в Город.

Почти сразу, заглушив безумные слова, ему на лицо легла чёрная рука. Толпившиеся за дверью Тени начали вливаться в коридор. Штук пять навалились на старика, опрокинув его на пол, и тот закричал, но кричал недолго. Остальные пошли вперёд, некоторые, через почти незаметные трещинки, втекали в комнаты, а коридор за ними начинал корчиться и дрожать. Я метнулся обратно и от души пнул Хоря в бедро:

– Вставай! Бл*, вставай! Тени здесь!

Надо отдать ему должное, он мгновенно стряхнул с себя сон и, через мгновение уже был на ногах, подхватывая рюкзак. По коридору разливался плач и испуганные возгласы проснувшихся людей. Хорь принялся доставать что-то из-под стола и прохрипел:

– Окно! Выноси окно, тут выхода другого нет!

Я повернулся к окну – плотно пригнанному листу жести. Все инстинкты противились тому, чтобы пробивать ужасу ещё лазейку, но рядом (УЖЕ СОВСЕМ БЛИЗКО) вскрикнула Жвачка, значит времени почти не оставалось. Я взмахнул кулоном по кругу и, как масло, вырезал кусок металла. Хорь уже стоял рядом, но на мгновение мы оба застыли. Выпрыгнуть с первого этажа было невозможно: под окном, на мостовой пузырилась вязкая, мутная, черная лужа. Казалось-бы что-то такое банальное, но один взгляд на эту жидкость вызывал желание в страхе бежать. И это было ещё не всё. Какая-то гнусная пародия на надземный переход, сплетённая из ржавой колючей проволоки, присосавшись к окну круто уводила вверх, к безумной луне, а потом, закатывая пару спиралей, снова спускалась вниз, исчезая за стеной соседнего дома. Я повернулся обратно, увидел (у Хоря в руках что, АРБАЛЕТ?!), как падает одеяло, закрывающее дверной проём, открывая дорогу Теням и заорал замершему Хорю: