Александр Альба - Ненужная крепость [СИ]

Намек был понятен. Тайные враги и подстрекатели из Страны Рек (Миттани), убоявшись неминуемого гнева доброго бога, впервые сами направили к Дверям Великих Врат посольство. Даже при Великом отце царя не бывало такого. В Митанни в это время правил то ли противник Великого на поле брани — царь Прасадатар, то ли его сын, новый царь Митанни Саушсадатар — я уж и подзабыл… Правительство Митанни предлагало новому повелителю Та-Кем положить конец многолетней войне между двумя могущественными странами.

Это произошло как раз во то время, когда после окончания похода, на празднике в честь города Нэ [119] Уасет, по гречески Фивы Его Величество вновь устроил гонки в гребле. И здесь отличился прославившийся еще при прежнем царе своей храбростью и силой военачальник Аменемхеб, отец вернейшего спутника и соратника юного царя, который греб наравне с царем. Аменхотеп был так восхищен этим, что назначил Аменемхеба «начальником войска», то есть главнокомандующим армии, невзирая на недовольство знати из-за низкого происхождения главнокомандующего. Однако, надо отметить, что прежде, чем поступить данным образом, царь собрал полные сведения по жизни и умениям Аменемхеба. Будь он трижды отцом соратника и четырежды лучшим гребцом, не стал бы он Великим всякого войска, если бы был плохим командиром. А попутно с праздником… Царь не забывал ничего и никогда. Жизнь Большого Дома и Великих врат — Большая тайна и Великая опасность. В дни праздников и соревнований многие царевичи и их матери перестали быть. Как кончились их дни, был ли тайный суд или их жизням был просто положен предел по велению Молодого Бога — не знаю. Но тогда Сады Услад [120] дворец, где размещался гарем опустели и наполнились ужасом. Жены Великого, к которым Великий наиболее охладел после смерти прежнего наследника и вызывавшие наибольшее раздражение у матери царя, Меритра-Хатшепсут, совершенно точно были задушены, задушены, ибо нельзя проливать священную кровь, и похоронены в тайном месте. Царевны и царевичи, их дети — тоже.

Я не знаю, принимал ли молодой бог личное участие в казни. Даже если и принимал — кто я, чтобы судить о его делах? Ему досталась нелегкая доля — быть сыном великого отца. К тому же он родился тогда, когда его венценосный отец уже мог по возрасту быть его дедом. Смерть наследника престола и боязнь потерять нового Великого царского сына не привели к тому, что Великий излишне баловал последнего — он был воистину велик и мудр! Но, невзирая на возраст, царь проводил полгода в воинских походах, вдали от Высоких врат. Всё же он успел воспитать истинного мужчину и воина, возможно, более великого, чем он сам. Воина. И даже командира и полководца. Но не успел — военачальника и царя. О, армия обожала молодого царя — тот был страшен врагам и ласков — к солдатам. Он был свой, он был — первый воин. Он был даже величайший воин Двух земель. Отличный командир отряда, даже большого. Но — да не сочтут боги это за святотатство! — весьма средний главнокомандующий и я уж совсем воздержусь от его оценки как царя.

Величайший, самый прославленный победитель, полководец и военачальник, в первую голову был строитель и созидатель. Вернувшись из боевых походов, он за полгода успевал объехать все свои стройки и проверить — как они продвигаются и всё ли идет в соответствии с его планом и предначертанием. А строил он много. Храмы по всему Хапи, от Дельты до четвертого порога, в самой дали Куша, города вокруг них, и дороги между ними, обелиски и монументы при них. Но это все, при всем величии и размахе, было мелочью. Он строил страну, великую, величайшую. Он сотворил ее из того, что было у него в руке — диких маджаев, своенравных нехсиу, непокорных сирийцев, не забывших еще, как они были царями севера истинной земли. Он сплетал из них всех единый и могучий народ, огромную страну от четвертого порога до великой перевернутой реки. Он успевал предотвратить бунты и заронить общность, понимание одной великой державы и одной великой судьбы. Жизнь всех колен и племен под рукой его украсилась. Все познали пользу единства, дороги стали легки и безопасны, товары и мысли проникали из края в край. И в Джахи и Фенхи забыли голод, ибо всегда, в самый засушливый год был хлеб из Та-Кем, и скот вновь стало можно гнать в сухой сезон на выпас в дельту Хапи. А в Черной земле было теперь изобилие кедра, и в саду храма Амона произрастали неведомые растения из чужедальних стран. Мы привыкали к грушам, дыням и гранатам, и к нежной мягкости тончайших финикийских тканей, красоте золотых и серебряных сосудов прекраснейшей работы, вышедших из искусных рук тирского ремесленника или из мастерских отдаленных чужедальних стран Малой Азии, Кипра, Крита и островов в Великом Зеленом. Роскошные украшения из резной слоновой кости, тонко выложенные черным деревом колесницы, окованные золотом и сплавом золота и серебра, и бронзовые орудия войны — все приезжало сюда как дань либо товар; кроме того — чудные лошади для конюшен фараона и неисчислимое количество наилучшего, что производили поля, сады, виноградники, огороды и пажити Азии.

Мы привыкли к пиву из Кеде [121] Вавилония и хлебу Келешет из Камха [122] часть Сирии , и к вину из Хару, получали самое хорошее растительное масло из Эрсы, Хеты, Сангара, Эмура, Техесы и Нахарины. Лучший инжир поступал из Хару и он успевал добраться вплоть до Абу прежде того, как испортится. Золото Куша доходило до Великой перевернутой реки, белые льняные ткани учились носить в Тире и Сидоне. Люди привыкали быть одной страной, и эта страна нарастала с каждым днем могучей мышцей на едином скелете из дорог, городов и служб царя. Но — величайший не успел, и, взойдя на горизонт миллиона лет, он еще не сплавил народы в единый слиток и не сковал страну воедино.

И при величайшем бывали бунты. Но он мудростью своею делал с их помощью страну лишь крепче, словно они были молот в его руках искусного кузница — он проковывал страну, удаляя шлак из поковки, деловито и без злости. Не то был новый царь. Он тоже любил усмирять бунты, но по сравнению с отцом был слишком быстр, слишком свиреп и резок в решениях. Он боялся показаться мягким, ибо думал — подданные примут это за слабость. Он боялся быть милосердным. Молодость безжалостна и тороплива. Боясь показаться слабым, он старался быть даже жестче, чем был, а мягкости в нем было и так не много. Он считал, что твердый — значит прочный.

Усерсатет поначалу очень желал воспоследовать за повелителем на подавление бунта в Кенемтиу, ибо сопровождающий царя в мирное время — это намного меньше, чем его спутник и оруженосец на поле битвы. Что до Генеунтиу — князь не верил, что это был бунт, а не просто смута и волнения и что Первый Генентиу виновен в этом. Однако же правителя казнили со всей семьей и еще другими, обвиненными в измене и мятеже. И были казнены также и многие, кто не колебался в верности своей Великому дому. Но они имели несчастье жить и быть заметными в возмутившихся краях. Князь Юга, безусловно, не оспаривал волю Великого дома. Тем более скорое посольство Миттани, казалось, говорило о полном успехе принятых Благим Богом мер. Но Царскому сыну Куша показалось, что Его Величество отдалился от него, подняв к своей груди и ладоням солдат и офицеров, бывших с ним и готовых мгновенно и с восторгом, не сомневаясь и не думая, выполнить его любую волю. Нет, он не смел осудить волю царя, но ревность ужалила его душу, как мне кажется. Ибо я тогда был еще совсем мелким ребенком и слышал об этом времени и делах этих от старших и самого Царского сына Куша Усерсатета, но много позже. Князь Юга говорил нам его слугам, что нельзя вырубать плодовые деревья и виноградники на земле, которую ты хочешь удержать. Бунт побеждается быстро, неделя, месяц. А дерево растет годами. И срубленное плодовое дерево годами растит не фрукты и финики, а рознь и вражду.