Шелли Джексон - Путь избавления. Школа странных детей [litres]

Я оглядываюсь и понимаю, что нахожусь в какой-то хижине. Нет, в сарае. Я знаю этот сарай. В углах его – клочки кроличьего меха; они же зацепились за торчащие щепки. Садок пуст, но дно его усеяно пометом. Гладкими катышками помета невинных. В легких застывают все крики, которые я запретила себе издавать. Я собираюсь с духом. Кролики, начинаю я рассуждать про себя, размножаются со скоростью света. Дай им плодиться бесконтрольно, и они поглотят нас, как Всемирный потоп. Возможно, это преувеличение, но вполне обоснованное. Взрослый домашний длинношерстный кролик – львиноголовый или ангорский, к примеру, – действительно похож на тучку. Гималайский или бельгийский, впрочем, тучку напоминает гораздо меньше. Но я потеряла нить.

В одном из садков прячется девчонка Финстер.

Нет [ помехи ], кажется, это крольчиха – я звала ее Леди Лапка.

Нет [ помехи ], кажется, это моток сгнившей веревки…

Нет, это парик из человеческих волос, осиное гнездо, яблочный пудинг, оборванный крик, павлин, оператор телеграфа, ногти мертвеца. Нет, я совсем запуталась.

Я [ помехи ] умерла? [ помехи ]

Нет, но чем дольше я нахожусь здесь, тем сложнее понять разницу между жизнью и смертью. Я имею в виду – следить за ходом времени, продолжать двигаться в привычном темпе, чтобы не наскучило, а может, наоборот – чтобы не стало слишком интересно. Возможно, когда тебе становится слишком интересно здесь, ты допускаешь смертельную ошибку – об этом я раньше не задумывалась. Что если смерть – всего лишь пауза, позволяющая лучше присмотреться к миру? Если это так, лучше не проверять эту гипотезу, а продолжать идти вперед; так поступают живые. Но время ускользает от меня, тяжелеет и становится неподъемным и вместе с тем – слишком легким.

Когда слишком долго пробудешь в этом безвременье, обычное представление о времени как о череде последовательно сменяющих друг друга событий, подталкивающих друг друга, как костяшки домино, начинает казаться чрезвычайно странным. Ведь костяшка может упасть в обе стороны. Так и последствие может вызвать причину, развернуть поворотный момент в обратную сторону, сложить разворачивающееся и убрать подальше с глаз.

Поэтому с легким удивлением – мне почему-то казалось, что дверь может быть заперта – я открываю дверь сарая и снова попадаю в школу. Иду через лестничную площадку второго этажа, в коридор. Половицы скрипят под ногами. Стены стоят вертикально, как им и положено, но мне кажется, что они чуть-чуть отпрянули, будто я их чем-то обидела и они делают вид, будто не замечают меня. В конце коридора оловянной бляхой желтеет окно, тусклое, флегматичное. Я твердо знаю, куда направляюсь, поэтому дверь оказывается точно там, где и должна быть. Я открываю ее. Из двери вылетает муха [ помехи ], ударяется в мой левый глаз и, гулко жужжа, уносится прочь. Глаз пронзает боль.

Тем временем по ту сторону двери разворачивается битва за дверную ручку среди моих подхалимов, притворяющихся, что ждали моего прихода. Я толкаю ручку посильнее, отпускаю, и с удовольствием вижу, что дверь ударила по лбу победившего в битве мистера Мэллоу, младшего администратора, проходящего стажировку. Самодовольство на его лице сменяется негодованием, которое затем подавляется усилием воли, хотя на лбу уже растет красная шишка.

Но все это я уже видела.

Я лежала в постели, решив потренироваться еще немного. Накануне утром во время болезненных гортанных маневров я ощутила, как что-то давит на гортань изнутри, и волоски на моих руках встали дыбом. Наконец-то мне попался призрак, подумала я! Но оказалось, я просто рыгнула. Видели бы вы, как хохотали надо мной малыши, как закатывали глаза старшие девочки («Отвратительно!»).

– Помилуйте, – промолвила одна, сплюнув что-то в платок, – чего еще от нее ожидать? С ее-то происхождением?

По чистой случайности рядом оказалась директриса и, услышав это, отчеканила:

– Не возьму в толк, о каком происхождении идет речь, ибо у всех нас оно одинаковое: длинная, нескончаемая шеренга мертвецов. – Я не ждала от нее такой доброты, но лучше бы она этого не говорила: веселое настроение девочек тут же сменилось язвительностью. За обедом в столовой они отсели от меня как можно дальше, сгрудившись на дальнем конце скамьи. Я же немилосердно тыкала котлету вилкой.

Но сейчас, в темноте, моя строптивая плоть, казалось, присмирела. Сейчас я была всего лишь темным пятном чуть темнее черноты, тенью среди теней. Я разомкнула губы, опустила гортань (я надеялась, что это гортань)…

– Грэндисон! – прошипела моя соседка Джарндис. – Прекрати издавать эти мерзкие звуки горлом. Тебе сегодня мало что ли было?

– Я тренируюсь, – спокойно ответила я. – И тебе советую заняться тем же. Сейчас ты меня превосходишь, но я буду стараться и своим усердием превзойду твой талант. И когда твое положение станет столь же незавидным, как мое сейчас, молись, чтобы я забыла, в каком тоне ты говорила со мной сегодня.

Она тихо рассмеялась.

– Вот странная, – бросила она, но так неуверенно, что я поняла: победа за мной.

Я снова поразилась беглости своей речи и тому, что для этого мне не приходилось прикладывать никаких усилий. Нужно было лишь расслабиться и забыть о том, кто я такая, и речь лилась свободно. Может, это и есть то, что подразумевается под «слушанием ртом»? Я свернула ладонь трубочкой и молча прижала ее к губам. И тут вспомнила про кхтх ; открыв маленький ящичек прикроватной тумбочки, я развернула бумажный сверток и снова попыталась (безуспешно) представить, как может выглядеть «воздушная трубка – отверстие в воздухе, в которое можно дуть». Это оказалось невозможным. Однако, повинуясь внезапному порыву, я вдруг поднесла это ничто к губам.

На следующее утро на усыпанной гравием дорожке у школы мы выстроились плотными рядами, как органные трубы. Меня втиснули между Маккохи (я была чуть ниже его) и Рэмшед (чуть выше). Наши волосы, мокрые после умывания, были разделены параллельными прямыми проборами, алевшими в свете зари. От холода руки белых детей покрывались фиолетово-розовыми мраморными разводами. Мои шелушились, хотя я тайком намазывала их маслом, которое нам выдавали к хлебу на завтрак, откладывая тот день, когда спрошу кого-нибудь, где раздобыть лосьон (скорее всего, с этой просьбой я обратилась бы к мисс Морок, цветной служанке).

У кого-то из учеников пошла кровь носом, вызвав небольшой переполох в наших рядах. Я не шелохнулась. Новая накрахмаленная форма стояла вокруг меня колом. Она словно была предназначена для более крупной, чем я, невидимки, внутри которой я случайно очутилась.