Шелли Джексон - Путь избавления. Школа странных детей [litres]

– А что будет с моей кошечкой? – восклицает Другая Мать.

– Полагаю, она сама найдет обратную дорогу, – отвечаю я, безразлично махнув рукой. Кошачье племя найдет способ выбраться из любой переделки.

– Но…

– Уиннифред. Не думаешь же ты, что в такой день я стану гоняться за кошками. – За утренними хлопотами я не забыла, что где-то, не слишком далеко отсюда, в эту самую минуту [ треск ] инспектор из региональной службы образования [ треск ] завязывает галстук и поправляет шейный платок; приглаживает волосы, надевает шляпу, берет видавшую виды трость (рукоятка ее отполирована до блеска маслом для волос), стукнув ею об пол, выходит из своего маленького кабинета и спускается по темной лестнице. Подняв крючковатую рукоятку трости, сигналит кучеру повозки, заблаговременно подогнанной его секретаршей; отказавшись от предложенной помощи, усаживается в карету и пытается скрыть удивление и недовольство потерей блестящей медной пуговицы, отлетевшей и укатившейся куда-то вниз, когда он, кряхтя, втискивался внутрь; концом трости пытается нашарить пуговицу на полу, а кучер тем временем трогается; наклоняется, услышав дребезжание (голова исчезает под сиденьем), но выныривает с пустыми руками, раскрасневшийся и смущенный; повозка тем временем проезжает последний дом на Мэйн-стрит. Когда со скрипом и грохотом повозка преодолевает старый мост через Слоу-ривер, коричневую, гладкую, с берегами, размытыми недавними ливнями, он наклоняется снова; в этот момент карета подпрыгивает на засыпанной гравием канаве в том месте, где берег с одного края провалился из-за эрозии, и он чертыхается себе под нос, ударившись головой об угол своего портфеля (тот всю дорогу сползал к краю скользкого кожаного сиденья); выныривает, торжествующе сжав в руке пуговицу, и откидывается наконец на сиденье с довольным лицом, глядя, как поля сменяются деревьями, чьи черные голые ветки кажутся еще мрачнее на фоне серого неба и клочьев ползущего тумана. Раскрыв ладонь, он смотрит на свою добычу сперва со счастливой беззаботностью, которая вскоре сменяется удивлением и негодованием, ибо он видит, что в руке у него пуговица, но не та; эта дешевая, потемневшая, и он с отвращением бросает ее на пол и принимается снова искать среди камушков, конского волоса, сосновых иголок и хлебных крошек. Он снова находит не ту пуговицу и снова выбрасывает ее; один раз ему в руки попадается-таки его собственная, правильная пуговица, но он ее не узнает. Вконец измучившись, он сдается, а повозка как раз сворачивает с главной дороги между Чизхиллом и Честерфилдом на проселочную, узкую, ведущую к зданию Специальной школы; снова проезжает по мостику через Слоу-ривер, а потом еще раз, и, петляя, спускается в овраг; выезжает на поле, двигаясь рывками, то затормаживая, то снова набирая скорость, огибает пруд с лягушками, и те, услышав бряцанье и скрип, замолкают – все, кроме одной, чей голос продолжает раздаваться через регулярные интервалы. Миновав ворота, повозка приближается к зданию школы по дорожке из гравия; здание вырастает из тумана, как океанский лайнер из холодной мглы. Хрустнув колесами по гравию, повозка останавливается; инспектор региональной службы образования [ треск ] берется за дверную ручку, ставит одну ногу на гравий, потом другую, идет к крыльцу, а затем поднимается по ступеням и оказывается у входной двери.

Я выныриваю из глубин тяжелого сна, нахмурившись и шевеля губами – кто? Кто я? Не могу вспомнить, ни кто я, ни где я. Открываю глаза и вижу голубой день, едва окрашенный зарей; ряды изголовий; слышу глубокое дыхание спящих – значит, я в спальне, вспомнила. Я ученица этой школы, я здесь уже несколько месяцев, я – Грэндисон, имени своего я произнести не могу, но здесь это неважно. Позади остались ежедневные унижения классных комнат и, как неизбежное следствие, – издевки на детской площадке. Я, Грэндисон, просыпаюсь и повторяю свою фамилию по буквам, перебираю буквы, как четки. В голове шум – сквозь меня постоянно проходят передачи. Возможно, это радиоволны, случайно пойманные здесь, в сельской глуши, по пути к месту назначения, но, скорее всего, это призраки. Призраки чем-то похожи на дикторов, работающих на радио: те тоже далеко и тоже говорят что-то важное, но так тихо, что обычные люди не слышат их, как бы ни напрягали слух. А я слышу.

Потому что у меня есть дар. И сейчас, спрятавшись в своей пещере из одеял, я торжествую. Я больше ни за что не поверю, что очутилась здесь случайно, что я самозванка. Я попала именно туда, куда должна была попасть. Губы мои шевелятся, касаясь грубого одеяла; я складываю их трубочкой – О – и слышу чужие слова, слетающие с моих уст: «Я стояла на краю обрыва, когда сзади подошел дядя…». Мне даже не надо шевелить губами, чтобы услышать их. Для того, кто умеет слушать, шепот призраков в стенах школы не смолкает ни на минуту.

Но даже здесь, в школе, не все его слышат. Его не всегда слышат даже наставники, которым приходится объяснять ученикам начального уровня, как говорить с привидениями, и одновременно отмахиваться от назойливого призрака, кричащего в ухо; бедное, несчастное существо, как отчаянно оно желает быть услышанным!

Было еще рано. Тишину в спальне нарушало лишь хихиканье призраков и мерное, посвистывающее дыхание спящих. Сквозь стрельчатые окна просачивался бледный серо-голубой свет, очерчивая своды потолка, бесформенные фигуры под одеялами, изголовья железных кроватей, туфли, аккуратно стоящие на полу под каждой койкой. Где-то в недрах здания раздался глухой удар; я скорее ощутила его, чем услышала – кто-то поставил на пол у чугунной печи ведро с углем; застонав, распахнулась тяжелая железная печная дверца; теперь все готово, чтобы сыпать уголь лопатой в горящее пламя. Я не видела, как это делается, но каждое утро слышала одни и те же звуки в одной и той же последовательности и представляла себе эту сцену именно так. Птица легко задела оконное стекло и улетела прочь; она не ушиблась, решила я – а может, это призрак нашептал мне? Нехорошо, если я перестану отличать свои мысли от того, что говорят мне призраки, но так, скорее всего, и будет. Здесь все время кто-то что-то нашептывает мне в ухо, как, например, сейчас: «Ты – Избранная?».

«Да заткнись ты!» – произнесла я вслух, и с соседней койки на меня тут же шикнули. С призраками так всегда: они заставляют тебя чувствовать себя важнее, чем ты есть на самом деле, это одна из их уловок. Я накрыла краями подушки уши, почувствовала биение пульса в висках и вскоре снова провалилась в сон.