Шелли Джексон - Путь избавления. Школа странных детей [litres]

Я на глаз прикинула расстояние и поняла, что едва ли смогу допрыгнуть до берега.

– Глупо вышло, – уныло пробормотала я.

– Точнее не скажешь, – подтвердил он. – Искренне прошу у тебя прощения. Кажется, из-за меня мы попали в передрягу.

Вскарабкавшись на дерево, ствол которого начал погружаться под воду, и подобравшись к гигантскому клубню корней, он предпринял несколько попыток перейти проток вброд, но тот становился с каждой секундой глубже. Мимо, как бревно по подводящему каналу, проплыл столбик от изгороди и ударил его в локоть; он поспешно забрался обратно на дерево.

– Признаю свое поражение. Полагаю, нас скоро заметят и принесут лестницу или вытащат нас отсюда каким-либо иным способом. Но пока придется сидеть на жердочке, как тетеревам.

Я взглянула на канал, отделявший нас от берега. Мне показалось, что даже если перекинуть через него лестницу, выбраться мы не сможем.

– А ведь тут можно довольно удобно расположиться, – продолжал он, обрывая мелкие ветки и сплетая из них что-то вроде грубой подстилки, которую затем уложил в углубление, образованное высокими ветвями. – Забирайся повыше. Да, дорогая, – обратился он к негодующе заурчавшей кошке, – придется тебе потерпеть. Теперь, если не возражаешь, я привяжу к тебе нашу маленькую подружку, – он обвил меня руками, – но ты можешь легко отвязать ее в любой момент. – Он показал, как именно намерен привязать ко мне кошку. – Если, упаси боже, нам придется спасаться вплавь, можешь отвязать несчастную и предоставить ее на волю судеб. Человеческому милосердию есть предел людскому. Есть предел! – сурово отчитал он животное.

Он уселся на ветку.

– Теперь давай побеседуем, как цивилизованные люди. Можешь звать меня Ником. А тебя как зовут?

Я назвала свое имя.

– Теперь припоминаю. Ты вроде на особом счету у директрисы?

– В любимчиках, хотите сказать. Но это не так.

– Верно: у таких, как она, любимчиков не бывает, – согласился он. – Своевольная старая карга, вот она кто, да?

– Ох. Не знаю, – потрясенно ответила я.

– Ты, наверное, знаешь о школе все, что только можно? Впрочем, вряд ли ты в курсе… а кстати, она когда-нибудь выпускает тебя?

– Выпускает?

– Ну да. За ворота. Скажем, в гости к родственникам.

– У меня нет родственников. Ну, то есть это не родственники, одно название.

– Тогда в город. Хоть куда-нибудь.

– Разумеется. Кто хочет, может идти. Нас тут силком не держат, – ощетинившись, добавила я.

– А ты хочешь? Ты хочешь выйти за ворота?

Под нашими ногами стремительно несся поток.

– Да. То есть не знаю. Да. – Неужели он меня обхаживает? Мысль об этом привела меня в смятение. Руки и ноги пробрала мелкая (и, надеюсь, незаметная) дрожь. Я знала, что некрасива, хоть и хорошо сложена. И надеялась, что он не считает меня доступной из-за цвета моей кожи.

– Позволь как-нибудь свозить тебя… ну скажем… в Планкетт.

Контраст его благородных манер и плебейского Планкетта, куда он предложил меня свозить, заставил меня рассмеяться, невзирая на смятение.

– Зачем? И что там такого интересного, в Планкетте?

Его глаза округлились.

– Лучшее мороженое с содовой. И кинотеатр.

– Никогда не была в кино, – смущенно призналась я, и мои щеки запылали.

– Что ж, мы обязательно исправим это упущение, как только выберемся отсюда.

Сук, служивший нам опорой, прогибался и дрожал под натиском потока; листва уже полностью погрузилась под воду и утягивала вниз оставшуюся часть ветки.

– А знаешь что, – добавил он, – переберусь-ка я на тот сук, повыше, чтобы когда твой громадный вес утянет тебя под воду, ты бы не утащила меня за собой.

Воцарилась уютная тишина. Никогда в жизни со мной никто не беседовал вот так, запросто, как с равной себе. Кажется, я задремала, а вместе со мной и кошка, свернувшаяся на коленях мокрым теплым клубком. Поскольку времени у меня было сколько угодно, я предалась размышлениям, довольно абсурдным, на которые меня навела наша опасная ситуация. К примеру, я задумалась о том, что мне может быть уготована другая судьба, помимо вечного прозябания в школе. Что у меня есть еще один шанс, последний.

Как ни хотелось мне предаться этим приятным раздумьям, моя мысль заметалась. Я вспомнила о матери и о том, как к ней относились соседи из-за того, что она понесла от цветного. Для них не имело никакого значения, что родители были женаты, ибо сожительство с чернокожим приравнивалось к проституции, даже если этот союз был освящен церковью и государством. Я знала, что некоторые белые мужчины даже грозились убить отца за то, что тот «попортил одну из их племени». Возможно, поэтому он уехал, а может, они и впрямь убили его, а мать скрыла это от нас. Или же тетка была права, и он просто был перекати-поле, вольная пташка и безбожник, «как и все его племя». Впрочем, когда дело касается белого мужчины и черной девушки, все может быть иначе; такие, как доктор Пичи, могут вести себя, как им вздумается (до поры до времени), но я не обладала подобным преимуществом, и потому его фамильярное обращение, несколько минут назад казавшееся столь привлекательным, вдруг встало мне поперек горла.

– Я чертовски замерз, – внезапно бросил он. Кажется, он терял терпение. – Лучше бы я позволил этой твари утонуть. И зачем я вообще притащился в это гиблое место! Если бы я знал… послушай-ка, Джейн, ты ведь проводишь немало времени со старой ведьмой. Сколько ей, по-твоему, осталось?

– Вы же врач, не я, – холодно отвечала я. Стоило ему заговорить об этом, и я поняла, что тоже замерзла – продрогла до костей.

Он замялся на мгновение, но тут же рассмеялся.

– Верно! Что есть, что есть! Что ж, рано или поздно, так или иначе, перемен не миновать. Но тебе волноваться не о чем. Держись старины Ника Пичи, и не пропадешь. – С этими словами он поднял руку, которой держался за сук, и забавно приставил палец к носу, как его тезка святой Николай, на которого он ничуть не был похож [53] В «Истории Нью-Йорка, рассказанной Дидрихом Никербокером» Вашингтона Ирвинга, прежде чем спуститься по дымоходу, святой Николай (Санта-Клаус) приставляет палец к носу, показывая этим жестом первому мэру Нью-Йорка, что это всего лишь сон; его не существует, но пусть это останется между ними. Жест означает общий секрет. Прим. переводчика. . Я неодобрительно наблюдала за этим фривольным поведением. Глаза его стали круглыми, как блюдца, и сильно блестели; зрачки были полностью окружены белизной белков. Мне захотелось, чтобы он закрыл глаза. – Бррр! Не хочется впадать в уныние, моя дорогая Джейн, но давай заключим пакт, что если мы умрем, то… послушай-ка, а у меня возникла идея! Не можем ли мы призвать на помощь призраков? – Я вытаращилась на него, а он поспешно добавил: – Я имею в виду, чисто с практическими целями, без всяких там спектаклей для публики. – Он продолжал: – Правда ли, что мир призраков существует везде и нигде, и вы, медиумы, можете выдернуть пробку, если так можно выразиться, и впустить в себя духа хоть из Тим-букту, хоть из Чизхилла, штат Массачусетс? А теперь поправь меня, если я ошибаюсь: мне кажется, что привидение, готовое пойти на контакт, может передать сообщение от одного рта, находящегося на Новой Земле, другому, сидящему на Яве или в Парагвае, и сделать это почти без задержек. Как телефонный разговор, только без кабелей! Как вам такое, мистер Александр Грэм Белл? Представь, если всемирная сеть медиумов начнет передавать сообщения из глотки в глотку, изо рта в рот – а-ха-ха [54] Тут доктор Пичи, по-видимому, случайно, предугадывает последующее развитие событий: есть мнение, что именно Сибилла Джойнс изобрела Интернет. Я своими глазами видел папку писем от директрисы телекоммуникационным компаниям с требованием прекратить незаконную коммерческую деятельность; первые такие письма были отправлены в 1960-х, и все вернулись без ответа. Насколько мне известно, ни один юрист не согласился вести это дело. – Ред . ! Только представь!