Шелли Джексон - Путь избавления. Школа странных детей [litres]

Каждого из присутствующих и всех остальных, кто появляется на сцене, начиная с этого момента, сопровождает «тень»: человек, одетый точно так же и в точности повторяющий все движения и жесты своего «оригинала». Когда приходит время говорить, актер лишь открывает рот, но произносит слова не он, а «тень», то есть «призрак», находящийся за его спиной; он говорит в прозрачную гибкую трубку, конец которой крепится к затылку «оригинала». Речь при этом выходит несколько невнятной.

Входит учительница и хлопает в ладоши (на самом деле хлопает ее двойник; его-то хлопок мы и слышим). На ней очки в проволочной оправе и длинное черное платье. Посеребренные сединой волосы заколоты в пучок.

Из дальнейшего диалога становится ясно, что ученики репетируют мюзикл. Хор, к которому присоединяются переодевшиеся Минкс и Апшоу, начинает петь на удивление слаженно и профессионально. В середине вокального номера появляется дама в старомодном траурном облачении; она крадется по сцене. Ученики наблюдают за ней с явной тревогой. Она заходится кашлем; струйка яркой крови вырывается у нее изо рта, пачкая платок. Дама натягивает платок на вышивальные пяльцы, разглядывает пятно, затем кладет пяльцы в отсек настенного шкафчика.

Актеры, разумеется, изображают учеников и преподавателей Специальной школы. Каждый заикается на той или иной букве, поэтому диалог то и дело прерывается, но очень утрированно: все заикания и повторы прописаны в сценарии, отрепетированы и заучены наизусть. Вы наверняка слышали, что почти все заики перестают заикаться, когда поют. Также большинство заик могут спокойно воспроизводить заученный текст, если тот воспринимается ими как музыка с восходящим и нисходящим тоном и отчетливым ритмом. Но в данном случае заученные строки представляют собой именно речь заикающегося, хоть и стилизованную. Вы спросите: а почему бы не позволить детям говорить, как обычно, ведь они и так заикаются? Я думала об этом, но мистер Ленор оказался категорически против.

Участники спектакля и зрители, понимающие, свидетелями чего они стали, могли извлечь из этого представления урок: заикание в данном случае не является дефектом или ограничением, а становится признаком и олицетворением Искусства. Не всякий тип речи, в том числе тот, что мы привыкли называть «беглым», достоин именоваться Искусством, но к этому, безусловно, стоит стремиться. Впрочем, довольно наставлений.

В общем хоровом номере участвуют все ученики до единого, старшие и младшие. После прерывистой слоговой какофонии зал оглашается совсем иными звуками – гармоничным пением профессионального старинного камерного хора.

Спектакль идет не без осечек. В какой-то момент ассистент выносит на сцену грифельную дощечку, на обороте которой накалякана непристойная фигура; внезапно распахивается дверь, открывая взорам зрителей испуганного полураздетого ученика; в середине проникновенного соло из-за кулис слышится взрыв смеха и тут же затихает, при этом находящиеся на сцене приходят в ярость, а один из актеров грозит кулаком кому-то за кулисами. Но в целом все держатся молодцом, и я решаю наградить актеров и постановочную группу добавкой пудинга.

Музыка замолкает, и на сцену выбегает мастеровой; кто-то идет, объявляет он. «Понравится ли ему наша пьеса? Что он скажет?» – твердят ученики. У меня возникает неотступное ощущение, что в пьесе идет речь о постановке этой самой пьесы, и на мгновение я теряю чувство реальности и перестаю понимать, где вымысел, а где реальность. Я даже начинаю подозревать, что попалась в ловушку, в один из водоворотов, где реальность складывается пополам и двоится; они-то и делают путешествие в край мертвых таким опасным. Но нет, все в порядке; просто это была не моя идея – поставить пьесу о постановке пьесы, поэтому я и не догадывалась о том, что происходит; идея принадлежала мистеру Ленору, преподавателю театрального мастерства и бесшумного пения – он побывал в Нью-Йорке и Берлине и был в курсе всех современных веяний.

Мое внимание привлекает девочка лет двенадцати (Шарлотта Биндемиттель); она отделяется от толпы, сама завязывает себе глаза, встает посреди сцены и открывает рот. За ее спиной встает учитель, слегка касаясь ее губ кончиком трости. Ученица рассказывает простой стишок; процесс этот, впрочем, идет медленно из-за заикания. Учитель одобрительно кивает. Затем ученица начинает петь, но останавливается почти сразу; все в оцепенении смотрят на нее. Ее горло и рот судорожно сжимаются, и она отрыгивает странный предмет, похожий на восковой слепок. На сцену врывается худощавый человек в развевающейся учительской мантии, протягивает сачок и подхватывает предмет на полпути к полу. Все собираются в круг и осматривают предмет. Учитель передает его своему коллеге в мантии; тот что-то пишет в блокноте, затем возвращает предмет первому учителю; тот наклеивает на него ярлык и кладет в отсек в настенном шкафчике. Небольшая группа машинисток тут же записывает свои интерпретации; клавиши машинок отстукивают барабанную дробь. Девочка продолжает петь песню из старого мюзикла, ее голос теперь звучит уверенно и профессионально – взрослое контральто.

Занавес закрывается, свет ненадолго гаснет, хотя песня продолжает звучать. Когда занавес открывается снова, мы видим:

Акт второй: та же классная комната, но выглядит она иначе. Актеров больше не сопровождают двойники. Стены исчезли. Классная доска и парты стоят в центре пещеры с неровным красным потолком; анатомические модели и банки с разрезанными тритонами свалены в кучу на полу. Многие парты, доски и предметы выглядят иначе: они как будто сделаны из другого материала, или же им не хватает важных частей; некоторые как будто сплавились с соседними предметами и уже не совсем похожи на парты, грифельные доски и банки с тритонами, а скорее смахивают на обрывочные воспоминания об этих вещах. Пол перестал быть ровным и покрылся буграми и впадинами; ходить по нему не так-то просто. Справа возникло нечто вроде полой трубы или желоба, берущего начало где-то за кулисами под самым потолком.

Единственным прямым источником света является высокое овальное отверстие в конце рифленого трубчатого тоннеля, уходящего вдаль. При внимательном взгляде на декорации становится понятно, что на сцене рот и мы находимся внутри него. Задник представляет собой длинный сворачивающийся экран, на котором нарисована классная комната из первого акта, но в зеркальном отражении.

Звучит тот же голос, что в конце первого акта, но в центре пустого класса стоит уже другой человек, постарше – это мадам Однажды, наша преподавательница искусства осанки. Мы понимаем, что этот голос подходит ей гораздо больше – видимо, это и есть ее настоящий голос, – и догадываемся, что мы попали в край мертвых, и именно этот голос ранее доносился из уст ученицы.