Роберт Силверберг - Умирая в себе. Книга черепов [сборник litres]

– Подождите, пока за вами придет охранник.

– Охранник? Какой охранник?

Оказывается, как он и боялся, ему придется подписать какие-то бумаги, прежде чем его отсюда выпустят. Когда же он кончает со всей этой бюрократией, появляется толстый сероликий человек лет шестидесяти в форме охраны кампуса. Слегка задыхаясь, он спрашивает:

– Селиг – это вы?

Селиг признается, что да, это он.

– Вас хочет видеть декан. Сами дойдете или кресло прикатить?

Они вместе выходят из госпиталя, направляются по Амстердам-авеню к воротам кампуса на 115-й улице. Охранник держится рядом, вплотную, но не говорит ни слова. Вскоре Селиг оказывается в приемной декана Колумбийского университета. Охранник сидит рядом, руки на коленях, на лице выражение скуки. Селиг недоумевает. Что это значит? Его арестовали? С какой стати? И почему он должен бояться декана? Он зондирует мозг охранника, но не видит там ничего, кроме разрозненных обрывков тумана. Он принимается гадать, кто сейчас деканом? Деканов своей эпохи он помнит хорошо. Лоуренс Чемберлен с тугим галстуком и широкой улыбкой; Мак-Найт, энтузиаст студенческого братства («Сигма Чи», кажется), приверженец традиций в духе девятнадцатого века. Но все это было двадцать лет назад. После Чемберлена и Мак-Найта наверняка сменилось несколько их преемников. Правда тех Селиг ничего не знает, он не читал бюллетеней колледжа.

Голос из-за двери:

– Декан Кашинг его примет.

– Заходите, – говорит охранник.

«Кашинг? – Селиг улыбается про себя. – Очень подходящая фамилия для декана» [9] Cushing – хорошо устроившийся. Cushy job – теплое местечко (англ.). .

Прихрамывая, он входит в кабинет: каждый шаг дается ему с трудом. Из-за полированного, сверкающего стола на него глядит моложавый мужчина с гладкими щеками, образцовый молодой начальник в консервативном темном костюме. Первая мысль Селига – о быстротекущем времени. Да, многое изменилось. Для него декан всегда был авторитетом, обязательно стариком или по крайней мере человеком среднего возраста. Этот же – явно его ровесник. И лишь теперь до Селига доходит, что декан не только его ровесник, но и соученик. Это же Тед Кашинг из выпуска 1956 года, заметная фигура в те давнишние времена, староста, футбольная звезда, круглый отличник – сплошные «А». Хороший знакомый, хотя и не близкий друг. Селига все еще удивляет, что он уже не молод, дожил до того времени, когда его поколение занимает командные высоты.

– Тед! – восклицает он. – Боже! Ни за что бы не догадался. Когда же…

– Садись, Дэви, – предлагает Кашинг вежливо, но без особого дружелюбия. – Тебе здорово досталось?

– В клинике сказали, что кости целы. Но, чувствую, на мне живого места нет. – Садясь в кресло, он показывает кровавые пятна на одежде и царапины на лице. Говорить трудно, челюсти скрипят при каждом движении. – Эх, Тед, много времени прошло. Может быть, лет двадцать не видались. Ты сам вспомнил мою фамилию или ее узнали из документов, что были в бумажнике?

– Мы оплатим счет за лечение, – говорит Кашинг, делая вид, что не расслышал вопроса Селига. – Если будут еще медицинские расходы, мы оплатим их тоже. Можешь сообщить о них письменно.

– Лучше сказать лично. А если тебя беспокоит, что я обращусь в прессу или подам в суд, то я не стану этого делать. Мальчишки всегда будут мальчишками, они выражают свои чувства немножко сверх меры, но…

– Мы не очень беспокоимся насчет прессы, Дэви, – говорит Кашинг спокойно. – На самом деле речь идет о том, чтобы обвинение не предъявили тебе.

– Мне? За что? За то, что меня измолотили твои баскетболисты? За то, что моя голова попортила их бесценные лапы? – На лице Селига болезненная гримаса, Кашинг же совершенно серьезен. Короткое молчание. Селиг старается понять шутку Кашинга. Не находит разумного объяснения, пробует проникнуть в мозг декана, но упирается в глухую стену. Устал, не может пробиться, в конце концов говорит вслух: – Я не понимаю, что ты имеешь в виду. В чем меня обвиняют?

– В этом. – Только сейчас Селиг замечает пачку бумаг на столе у декана. Кашинг пододвигает их к нему. – Узнаешь? Погляди!

Несчастные творения Селига! Зачетные сочинения – все его творчество: «Одиссей как выразитель своей эпохи», «Романы Кафки», «Эсхил и трагедия Аристотеля», «Смирение в философии Монтеня», «Вергилий как проводник Данте». На некоторых из них отметки: «А-», «Б+», «А», и комментарии на полях, главным образом похвальные. На других только помарки и пятна. А вот и те, которые он собирался вручить сегодня, до того как на него напал Лумумба.

– Ладно, вы поймали меня, – признается Селиг.

– Твое?

– Да.

– Писал за деньги?

– Да.

– Это печально, Дэви. Очень печально.

– Мне нужно было зарабатывать на жизнь. После колледжа, как известно, стипендию не платят.

– И сколько тебе платили?

– Три-четыре доллара за страницу.

Кашинг качает головой.

– Ты был мастером своего дела. Подобным бизнесом занимаются еще восемь или десять парней, но всем им до тебя далеко.

– Спасибо.

– Однако и у тебя был по меньшей мере один прокол. Мы спрашивали Лумумбу, за что он тебя бил. Он сказал, что заказал тебе сочинение, а ты сделал не пойми что, содрал с него деньги и не захотел вернуть. Ладно, с ним мы разберемся сами, но сейчас разговор о тебе. Мы очень долго пытались найти тебя, Дэви.

– В самом деле?

– Мы разослали ксероксы твоих работ в добрую дюжину отделений, предупреждая, чтобы они обращали внимание на твою машинку, твой стиль. Не везде нам удалось найти понимание. Похоже, что не на всех факультетах озабочены тем, какие им сдают работы. Но мы беспокоились, Дэви, мы были чрезвычайно озабочены. – Кашинг подается вперед, смотрит в упор на Селига. Напрасно Селиг ищет сочувствия в этих суровых глазах. Он отводит взгляд. – Мы вплотную приступили к поискам несколько недель назад, – продолжает Кашинг. – Разоблачили парочку твоих клиентов, пригрозили им исключением, и они назвали твою фамилию. Но мы не знали, где ты живешь, у нас не было возможности найти тебя. Так что мы ждали. Мы понимали, что ты покажешься снова, будешь раздавать заказы и предлагать услуги. А затем нам сообщили, что баскетболисты на лестнице кого-то бьют, и мы нашли тебя с папкой нерозданных сочинений. Вот так оно и было. Теперь твоя лавочка закрыта, Дэви.

– Я вынужден потребовать адвоката. Я буду отрицать все, когда вы предъявите мне эти бумаги.

– Не стоит быть формалистом.

– Придется, если вы потащите меня в суд, Тед.

– Нет, – качает головой Кашинг. – Мы не будем преследовать тебя, если только не появятся новые сочинения. У нас нет желания посадить тебя в тюрьму. Вообще-то, я не уверен, что это уголовное дело. Мы хотели бы помочь тебе. Ты болен, Дэви. Для человека с твоими способностями, с твоими знаниями пасть так низко, делать поганые курсовые работы для мальчишек – это печально, Дэви, это до ужаса печально. Мы обсуждали здесь твое положение, декан Беллини, декан Томпкинс и я, и у нас возник план. Мы можем подыскать тебе работу в кампусе, может быть, в качестве ассистента. Всегда есть докторанты, которым требуются помощники для их исследований, и у нас имеется фонд, мы можем предложить тебе оплату, не слишком много, но не меньше, чем ты зарабатывал на этих сочинениях. Кроме того, у нас есть психологическая консультация. Она не для окончивших колледж, но я не вижу причин, по которым они могли бы отказать тебе, Дэви, если ты к ним обратишься. Что касается меня лично, мне неприятно, что человек из нашего выпуска оказался в таком трудном положении, и только из духа солидарности я хочу сделать все возможное, чтобы помочь тебе выполнить то, что ты обещал, когда…