Виктор Прибытков - Легенда старинного баронского замка [Русский оккультный роман, т. XI]

Прошел еще год, Адольф редко бывал дома; я оживала только, когда ласкала мою Брунегильдхен, а молодость все-таки взяла свое, я стала оправляться, опять похорошела. Адольф заметил это, и, к великой радости отца, опять полюбил меня.

Приближается катастрофа, я опять чувствую, как мешаются мои мысли… не умею рассказать по порядку… Мне сказали, что я опять буду матерью, я в ту же минуту почувствовала, что ненавижу моего ребенка…

И вот, в один вечер, это было летом, старика не было дома, с тех пор, как Адольф помирился со мною, он часто стал уезжать в Ригу. Мы сидели вдвоем в Северном кабинете. Я, по обыкновению, молчала… Вдруг, как грозная тень, явился перед нами Бруно, я упала перед ним на колени и лишилась памяти. Когда я пришла в себя, я увидела что-то ужасное… Братья, сцепившись, лежали на полу, вокруг них лилась кровь. Я хотела подойти, освободить моего Бруно, и услыхала его хриплый голос, проклинавший отца, брата, меня…

— Молчи, Бруно, — закричала я, — я невинна, я все так же люблю тебя, они меня принудили, заставили изменить тебе угрозами твоей смерти! Отец хотел выдать тебя начальству, чтобы тебя расстреляли, как дезертира!

В ответ мне послышалось страшное хрипение, Адольф встал и я увидела Бруно, истекавшего кровью. Я бросилась к нему, умоляя его жить для меня и для нашей дочери.

Он отстранил меня рукою и я опять услыхала его хриплый голос.

— Да будет же проклят, — кричал он, — неестественный закон первородства, сделавший из человека дикого зверя. Я чувствую, что умираю, а ты — братоубийца — будь дважды проклят! Как Каин будешь ты скитаться по земле, нигде не находя покоя, и мать сырая земля тебя не примет в свои недры. Скажи ты это от меня зверю, нас родившему, да порадуется он успеху своего первенца!

Я опять бросилась к Бруно, умоляя его простить, не клясть никого пред смертью. Вдруг лицо его преобразилось, он улыбнулся, притянул меня к себе и поцеловал своими хладеющими губами; потом вздох… и все кончилось.

Я помню, как я просидела всю ночь над трупом, повторяя последние слова Бруно, они, точно огненные, запечатлелись в моей голове. Кроме этих слов, я ничего не помнила, и так целый год, как говорила мне мамка, я все повторяла одно и то же, его проклятие, да еще просила Бруно никого не проклинать перед смертью.

Надо кончать скорее мое писанье, а то опять мешаются мысли, опять слышу я хриплый голос Бруно.

Пока я ничего не помнила, умер Адольф III, я пришла в себя у его гроба, я вдруг поняла, что мне нужно сделать что-то с моей дочерью, пока не вернулся из своего дальнего путешествия изверг-братоубийца. Мамка увезла Брунегильду к своему брату-рыбаку около Риги. Мамка уговаривала и меня бежать вместе, но я почему-то не захотела, и теперь не знаю почему. Я помню все, что было до смерти Бруно, а что было после — не помню, точно мрак какой спускается в мою бедную голову. А вот, вспомнила: мой второй ребенок, мальчик, умер до рожденья. Когда мне это сказали, я, говорят, долго хохотала, била в ладоши, радовалась. Мне и теперь не жаль его; что бы было с несчастным отродьем братоубийцы!

И вот, почему-то в эту минуту я помню еще одно, помню мое убеждение, что так надо, и я решаюсь навсегда оставить замок, решаюсь ехать в далекую Россию, искать у Царя защиты и правды, почему у Царя, а не у короля, не знаю, но так надо, это я помню. Если мой наследник не родился, то все имущество Ротенштадтов принадлежит мне и Брунегильде. С настоящим бароном фон Ф., извергом, братоубийцей, у меня ничего нет общего, наш брак незаконный, мне это растолковали, и я должна сказать это Царю.

Мне бы хотелось повидаться с моей дочкой, но я боюсь ехать в окрестности Риги, там поблизости живет мачеха со своим новым мужем, она может выследить и выдать мою дочку убийце. Да хранит мое сокровище Царь Небесный, пока царь земной не сжалится над нами и не отдаст нам то, что наше по праву.

Отправляясь в дальний путь, в этот раз вместе с моей верной мамкой, я решаюсь распорядиться единственным достоянием, мне оставленным, фамильными бриллиантами моей матери. Добрый человек, посоветовавший мне ехать в Россию, помог мне продать половину этих бриллиантов на расходы моего дальнего путешествия. Вторую половину я не решилась взять с собою, меня могут ограбить, убить, я хочу, чтобы что-нибудь осталось моей дочке, если ей не суждено владеть богатством Ротенштадтов. Я прячу вместе с этой рукописью в раму моего портрета колье, склаваж, серьги и пряжку, самые дорогие из моих украшений, и молю Провиденье охранить их от хищников, пока они не попадут в руки сострадательной души, на которую я рассчитываю; и вот мое завещание:

Принадлежащие мне родовые драгоценности должны быть отданы дочери моей, от законного моего брака рожденной, Бланке-Брунегильде фон Ф. Ротенштадт, или ее потомству. Милосердное Провидение поможет желающему исполнить мою волю отыскать ее в окрестностях Риги у рыбака; указать более определенно на ее убежище я не смею. Если же никого из нас не будет уже в этом мире, то я желаю, чтобы на вырученную от продажи бриллиантов сумму был устроен приют для бедных девочек-сирот, как моя Брунегильда, в настоящую минуту покинутая поневоле своей несчастной матерью. Да хранит ее милосердное Провидение!

Бланка фон Ротенштадт, баронесса фон Ф. »

Когда Адольф кончил, наступило довольно продолжительное молчание. Обе дамы были так тронуты трагическим рассказом, что не могли тотчас же высказать свои впечатления; на глазах баронессы заметны были слезы.

— Бедная Бланка! — проговорила она, наконец, с глубоким вздохом, — какая ужасная судьба! Папа, ради Бога, поедемте сегодня же с вечерним поездом в Дубельн, я не буду покойна, пока мы не исполним ее последней воли.

— Успеем ли еще сегодня? — ответил старый барон. — Ты забываешь, что я должен сообщить вам содержание писем; теперь половина шестого, — прибавил он, вынимая из кармана часы, — до обеда мне не исполнить своей задачи, а письма очень интересны.

— А если Зельма Фогт умрет?

— Тогда бриллианты будут ей не нужны, и нам придется хлопотать об устройстве приюта; тебе будет много дела и ты перестанешь скучать по Петербургу.

— Какое невыносимое хладнокровие, Адольф! Тебе совсем не жаль Бланки. Умоляю вас, папа, поедемте сегодня, вы расскажете нам все в вагоне.

— Сколько мне помнится, — вмешалась графиня, — из Риги в Дубельн нет ночного поезда, так говорил мне Мейнгард.

— Наверно нет, я знаю, — сказал Адольф. — Перестань, Мари, волноваться и дай нам выслушать отца.

— Странные прочел я вещи, — так начал старик, — немудрено, что в молодости я им не поверил и бросил письмо. Оказывается, что стуки и шаги начались в замке в первое же 15 июня после кончины Адольфа IV. Судя по письмам его внучки, в первое полустолетие после его смерти, явления были гораздо ужаснее: его самого видали в кабинете, слышались стоны и рыдания. Прекратились они только в четвертом поколении, при жизни моей прабабки, которая собрала письма тетки, своего мужа, и записала в своем дневнике все, что видела сама, и как разыскала внучка Бланки. При ней же окончился процесс, посредством которого у нас отняли владения фон Ротенштадтов. Сколько я понял из сопоставления годов, стоны и рыдания прекратились тогда именно, когда неправильно нажитое вышло из рода. В первые годы своего замужества прабабушка еще слыхала рыдания, и даже раз видела издали привидение, а потом его никто уже больше не видал; слышались лишь шаги и стуки, и то только 15-го июня.