Виктор Прибытков - Легенда старинного баронского замка [Русский оккультный роман, т. XI]

— Как это интересно, — заметила графиня, — стало быть, несчастный братоубийца несколько успокоился после того, как исполнилось его желание возвратить чужое.

В противоположном углу, у камина, послышалось три громких стука; старый барон вздрогнул и побледнел.

— Слышите, папа, это всегда так бывает, — сказала Мари, — но теперь я уже не боюсь этих стуков. Число три означает подтверждение слов Веры.

— Чудеса, — проговорил старик, пожимая плечами. Он был так взволнован, что не мог уже продолжать своего рассказа.

В эту минуту раздались звуки колокола, призывавшего к обеду.

После кофея барон Адольф, в надежде рассеять отца, предложил прогулку по парку, а графиня, угадав его намерение, попросила отложить рассказ до возвращения в комнаты, когда они усядутся покойно и ничто не будет развлекать их.

— А теперь мы вас слушаем, — сказала она по окончании прогулки, когда старый барон, отдохнув с полчаса у себя, вернулся в кабинет.

— Писем, стоящих внимания, всего три, — ответил он на вызов своей дорогой гостьи, — остальные не идут к делу. Эти же написаны Адольфиной фон Гринвальд, урожденной фон Ф., к своему мужу, бывшему в это время где-то на войне. Годов и адресов в переписке не сохранилось. А она в его отсутствие проживала у своих родителей в замке Ф. В первом письме она приводит с некоторым недоверием рассказ старой кастелянши о наваждении нечистой силы, являющейся в замке в образе покойного барона Адольфа IV, ее деда; и тут же говорит об отце своем, что он изменился, очень постарел и сделался страшно угрюм с тех пор, как Фиц-Гагены оспаривают поместья, приобретенные женитьбой деда на Бланке фон Ротенштадт. «Помнишь, — прибавляет она, — я тебе рассказывала про красавицу Бланку, про первую дедушкину жену, которая от него бежала, как говорили, с писарем, и их убили в лесу разбойники. Дедушка велел выбросить ее портрет в старую кладовую, а через год женился на моей бабушке, так что мы происходим от честного рода, — помни это, и не стыдись меня».

— Все подтверждается, и история с портретом, — заметила баронесса. — Теперь остается только родословная Зельмы Фогт. Ах, как мне хочется ее видеть!

— А мне прежде всего хочется выслушать барона, — сказала, улыбаясь ее нетерпению, Вера, и барон продолжал:

— В том же письме сказано еще, что отец все больше проживает в Риге, сам наблюдает за ходом процесса, чему она очень рада — таким он сделался злым и страшным. Второе письмо, писанное, судя по числам, полгода спустя, преисполнено ужаса. Она сама видела рыдавшего и стонавшего деда, узнала его по портрету. Мать упрашивала ее не ходить 15 июня в северную башню, она хотела видеть, пошла и едва не умерла от страха. Далее она говорит, что в северной башне совершилось, должно быть, страшное преступление, что замок и весь их род обречены погибели: дед проговорил глухим, гробовым голосом, что все первенцы их рода прокляты по его вине пред Богом и людьми, и горе тому из них, кто встретится с ним 15 июня; по заклятию обиженного Бруно он должен будет его уничтожить. Письмо написано очень сбивчиво, видно, что бедная женщина поражена ужасом. Я не понял, сама ли она слышала говорящего деда, или кто-нибудь другой передавал его слова. В конце письма она прибавляет, что ни за что не останется в замке, уедет с детьми в свое поместье и увезет с собой свою несчастную мать, измученную постоянным страхом: она почти каждую ночь слышит какие-то странные стуки, стоны и шаги по коридорам и не может спать покойно. В третьем и последнем письме, уже из поместья Гринвальдов, она пишет, что заклятый замок совсем опустел, отец опять вернулся в Ригу, брат все еще в Париже при посольстве, а ей удалось увезти мать с собой. Отец очень сердился, узнав, что она хочет уезжать, кричал: «Глупые вы бабы, боитесь каких-то глупых, несуществующих чертей!» Она сказала ему: «Не черти ходят по замку, а дедушка, я сама его видела, и он такой страшный». Отец так рассердился, что даже ударил ее. Она бросилась на колени и вымолила позволение уехать вместе с матерью. Он, наконец, сжалился, согласился и вот они теперь живут покойно. Из этого, да и из всех писем видно, как они обе боятся безмерно грозного барона. Мы, видно, не такие были в старину, выродились, — прибавил старик, улыбаясь.

— И слава Богу! — засмеялась баронесса Марья Владимировна. — Я никак не могу себе представить вас или Адольфа таким грозным, чтобы мне пришло в голову вас бояться.

— А вот я попробую взять тебя в руки, по примеру предков, — сказал, улыбаясь, Адольф.

— Поздно, барон, надо было начинать с первого дня после свадьбы, — вмешалась графиня. — Теперь, как ни смотрите грозно, Мари не испугается. Неужели, — прибавила она, обращаясь к старику, — m-me Гринвальд ничего не узнала от матери из прошлого своей семьи?

— Должно быть, запуганная женщина сама знала очень мало, только кое-что слышала от старой прислуги, а та, вероятно, не посмела и заикнуться об убийстве. Рассказала она дочери, и то, выехав уже из грозных стен заклятого замка, что ее свекор отнял жену-красавицу у меньшого брата и запер ее в северной башне; что та из ненависти к нему, или из страха, отдала их единственную дочку Бланку-Брунегильду к бедным людям, к родным своей мамки, а сама года через два убежала. А девочка так и пропала, вряд ли отец пробовал ее отыскивать; женившись же на другой жене, и совсем забыл про дочку. Сама баронесса, много спустя уже после смерти свекра, слышала от кого-то из людей, что в одной рыбацкой деревне, не очень далеко от Риги, живет пожилая женщина-красавица, зовут ее Бланкой-Брунегильдой, и почему-то все называют ее баронской дочерью и очень уважают. Муж ее, рыбак по фамилии Кроль, раз в пьяном виде прихвастнул, что его жена носит на шее такую штучку, по которой, если б дойти до царского величества, то их бы обогатили. Баронесса, сообразив этот рассказ со слышанным от прислуги, так смутилась, что стала упрашивать соседей не говорить ничего при ее муже. Вот все, что есть в письме, но оно послужило прабабушке, как видно из ее дневника, нитью, по которой она отыскала в Дубельне очень уже старого рыбака Кроля, внука давно умершей Брунегильды; он носил на шее, по завещанию бабушки, о которой осталась в семье целая легенда, золотой медальон с фамильным гербом фон Ротенштадтов.

— И что же сделала прабабушка? — спросил Адольф.

— Что? дала рыбаку два червонца и записала это в свой дневник. Что же могла она еще сделать, если б и хотела? В те времена невестки или жены не смели возвысить голос перед старшим в роду, — прибавил он, взглянув на баронессу.

— Вы сердитесь на меня, папа, — сказала Мари, бросив на свекра умильно-покорный взгляд.

— Напротив, мне очень приятно видеть, как горячо принимаешь ты к сердцу справедливое дело, и я с удовольствием повезу тебя завтра в Дубельн и сам займусь поверкой родословной Зельмы Фогт. Будем надеяться, что найдем ее вне опасности.