Виктор Прибытков - Легенда старинного баронского замка [Русский оккультный роман, т. XI]

Барон не кончил еще говорить, как часы стали бить одиннадцать, и вслед за замирающим в воздухе звуком послышалось в стене возле камина пять ясных, раздельных стуков.

— Опять хотят говорить с нами, и по азбуке, — сказала графиня, вставая. — Сядем скорее за столик. Стуки послышались вслед за вашими словами, барон, стало быть, надо, чтобы я вы участвовали с нами в сеансе; я найду азбуку, а вы все усаживайтесь, не теряя времени.

Озадаченный старик молча повиновался, и вот не более, как минуты через две, сеанс устроился. Положив бумагу и карандаш перед баронессой, Вера вооружилась другим карандашом, как указкой, а Адольф приготовился записывать ожидаемое сообщение. Напряженно следил за всем старый барон, видимо заинтересованный происходящим перед его глазами, но в этот раз совершенно спокойный.

Вскоре сложилась следующая фраза по-немецки: «Зельма умирает, молитесь, да пощажена будет Высшим Милосердием молодая жизнь…»

У баронессы вырвалось глухое рыдание, она судорожно схватила правой рукой карандаш и приложила его к бумаге. Не прошло минуты, как глаза ее закрылись, а карандаш задвигался с поражающей быстротой. Все притихли, старый барон, сидевший возле невестки, изумленно следил за ее писаньем.

— Опять тот же старинный почерк, — прошептал он, — и как быстро! Естественно писать так невозможно, и с закрытыми еще глазами!

По прошествии менее чем пяти минут, руки баронессы вдруг остановились; откинувшись на спинку кресла и не открывая глаз, она осталась неподвижной. Вера тихо взяла у нее из-под рук исписанный листочек и передала его старому барону. Прочитав его раза два-три про себя, барон прямо начал переводить по-французски следующее:

«Происходит окончательная борьба между физической жизнью и физической смертью. Кто победит, мне, по моему недостоинству, знать не дано. При ней очищенная и просветленная Бланка, я не могу подойти близко. Вы молитесь. Если она вернется в земную жизнь, и вы дадите ей немного земного счастья, воля Бланки исполнится на земле, и я почувствую прощение Бруно за мой земной грех, и перестану скитаться, как Каин, не находя покоя. Молитесь за Зельму и за меня. Еще один только раз дано будет мне беседовать с вами, в тот день, когда так или иначе вы исполните завещание. А теперь дозволено мне проявить себя перед вами для окончательного убеждения барона Адольфа X, что мы живы! Я желаю, чтобы он понял и поверил, что только здесь мы живем настоящей жизнью, перед которой ваша — преходящая тень, бледная зарница зарождающегося дня. Раскаивающийся грешник Адольф IV фон Ф.».

— Правда ли, отец, — спросил шепотом Адольф, — что ты по счету Адольф десятый?

— Наверно не знаю, никогда не считал, завтра справлюсь в родословной. Очень вероятно, что так. Бывали, я помню, и другие имена у владельцев нашего майората, когда старшие сыновья умирали бездетными.

— Очень интересно будет в этом убедиться, — сказала графиня. — У меня было бы одним доказательством больше, что сообщения не вычитываются в мыслях кого-либо из присутствующих, а происходят от внешней самостоятельно-разумной силы…

Речь ее прервали новые пять стуков, и баронесса тотчас же зашевелилась, открыла глаза, но смотрела еще бессознательно.

Сложилась фраза очень оригинально: по-русски латинскими буквами.

— Это какая-то путаница, — сказала графиня, когда стуки прекратились.

Первым догадался, в чем дело, молодой барон; разделив беспорядочно записанные буквы на слоги и слова, он прочитал:

«Уложите скорее Машу спать; не говорите ей сегодня, что Зельма между жизнью и смертью. Сказанное она забыла. Завтра ей нужны силы для путешествия».

— Я опять уснула, — заговорила наконец баронесса, нервно потягиваясь. — Было ли что-нибудь у вас?

— Сказано, чтобы мы непременно ехали завтра в Дубельн, а теперь ложились бы скорее спать, — ответила Вера.

Баронесса рассмеялась.

— Стоило ли ради этого усыплять меня, и так крепко еще, что я никак не могу проснуться. Да и на душе что-то тяжело, точно случилось что-то грустное, что меня преследует, но чего я никак не могу вспомнить. Извиняюсь перед вами и ухожу без чая, предоставляя Вере хозяйничать за меня.

— Помолись, Мари, за Зельму Фогт, — рискнула сказать графиня, — чтобы мы нашли ее вне опасности.

— Хорошо, постараюсь помолиться. Покойной ночи, папа.

И баронесса удалилась.

Задумчивый, но совершенно спокойный просидел старый барон за чаем, — вообще все говорили очень мало. Прощаясь, он крепко поцеловал у графини руку, сказав ей перед тем вполголоса:

— Теперь я верю твердо, непоколебимо в будущую жизнь, и невыразимо счастлив и покоен. Спешу вас этим порадовать.

Первое лицо, встретившее наших путешественников на дебаркадере в Дубельне, был никто иной, как Мейнгардт, приходивший от нечего делать к каждому поезду.

— Не знаете ли, жива Зельма Фогт? — спросила графиня Воронецкая, любезно протягивая ему руку. — Извините, мне бы следовало прежде всего поблагодарить вас за скорый ответ.

— Ваш запрос заинтересовал меня, графиня, тем более, что Зельма, как говорят, очень хорошенькая девушка, и я справляюсь о ней по несколько раз в день. Она ожила часа два тому назад, а то более полусуток пролежала в летаргическом сне, которым закончился тифозный кризис; ее приняли за умершую и собирались уже готовить к погребению.

— Когда впала она в летаргический сон? — нетерпеливо спросила баронесса Марья Владимировна, не дожидаясь, чтобы ей представили незнакомого ей Мейнгардта. В вагоне ей сообщили все, касавшееся вчерашнего сеанса.

— Вчера вечером, в исходе одиннадцатого, — ответил молодой человек, вежливо снимая шляпу перед незнакомой дамой. — Я заходил к ним ровно в одиннадцать, и мне сказал доктор, что она только что перестала дышать. Под этой болезнью скрывается очень интересный роман, быть может, вы его знаете, графиня?

— Я ничего не знаю, рассказывайте скорей. Nous sommes tout oreils [13] Мы превратились в слух (фр.). .

— Выходя вчера ночью от Фреда, где я пробыл более часа, я наткнулся около их забора на рыдающего молодого человека. Он бросился ко мне с вопросом: правда ли, что она умерла? Я несколько его успокоил, сказав, что доктор не вполне убежден в ее смерти, предполагает возможность летаргии. Он обрадовался, как безумный, даже этой маленькой надежде и рассказал мне всю свою историю. Он три года считался женихом Зельмы, они страстно любили друг друга, этим летом назначена была свадьба. Жених — небогатый чиновник из Риги. Я зазвал его к себе и мы просидели вместе часть ночи, посылая каждые полчаса узнавать, что делается у Фогта. И как бедный Липгардт горько плакал всякий раз, когда посланный возвращался с известием, что перемены нет, и все уверены, что она умерла.