Гай Смит - Погребенные

— Ребенок у тебя будет, это я обещаю.

Он склонился, и Андреа судорожно вцепилась в него, захлебываясь от страха в ожидании ужасного мига, когда он войдет. Ее плоть не выдержит! Такой холодный, как смерть, и такой огромный, он брал ее дюйм за дюймом — орудие власти, от которой нет спасения. Даже судороги ее тела не принадлежали ей: они исходили от таинственного пришельца, чья реальность уже не вызывала сомнений… Потом он безжалостно вскинул ее кверху, распяв на ледяном утесе.

Порыв северного ветра, морозный вихрь подхватил ее и понес как перышко, швыряя из стороны в сторону. Рыча в последней судороге страсти, она выкрикнула: "Возьми меня! Ребенка хочу!"

Залп арктического холода сотряс ее чрево, убивая все кругом, кроме животной жажды; она приникла к любовнику всем телом, напрягая каждый мускул, в страхе, что будет отброшена и близость прервется. Смесь неодолимого желания и ужаса…

Потом — дрожь холода, одиночество. Она так устала, что не могла открыть глаз. Рука ловила пустоту: он ушел. Пальцы снова скользнули вниз и наткнулись на ледяную каплю; все тело ниже пояса вот-вот превратится в сосульку. Но это так возбуждает!

Теперь ею овладела единственная греза. Высокий смуглый незнакомец. Король всех любовников, он заставляет трепетать и покоряться. Ни один мужчина не сравнится с ним. Его поцелуи приводят женщин в неистовство, и те умоляют подарить им дитя. Силой наслаждения он заставляет отдавать все, что потребует. Полное подчинение, во что бы то ни стало!

И наступил новый оргазм, слабее предыдущего, но иначе быть не могло. Вместо воплей — тихое хныканье: хочу ребеночка, пожалуйста, чтобы осталась со мной частица такой могучей воли, память обо этой ночи…

Вновь вспыхнули в мозгу его слова: "Часть моего существа останется с тобою, ибо ты уже не сможешь скрыться от меня. Я — это ты, и ты — это я. Но ты должна заплатить за это, посвятив себя мне, и только мне одному. Никаких ложных богов, никаких любовников. Отвергни их, и ты будешь иметь все, чего пожелаешь. Прогони лжевозлюбленного и будь моей!"

Должно быть, Андреа заснула: когда она снова открыла глаза, в них ударил серенький утренний свет из окон. Поеживаясь, она потянулась за одеждой и снова задела пустую чашу Саймона. Та перекатилась по полу. Пролитая вода, выплеснувшись за пределы пентаграммы, оставила на половицах пятна сырости, словно следы постыдных снов подростка.

Как холодно! Пальцы окоченели и дрожали, несколько минут она не могла справиться с пуговицами. Каждое движенье было мукой.

Господи, какой идиоткой он прожила всю жизнь! Ее дурачили, сделали из нее рабыню, почти зомби. Мать, отец Флаэрти, муж — все заставляли подчиняться. Теперь Саймон, самый требовательный из всех, пользуется своей никчемной религией, чтобы связать ей руки.

Одевшись, она выглянула в окно. Все вокруг было серым — деревня, холмы, небо затянутое облаками, словно солнце скрылось навсегда. Но это было неважно: у нее свое обновление, другая жизнь, новый путь.

Андреа рассмеялась. Эти слова звучали так положительно, так целеустремленно, будто она и впрямь собиралась что-то делать, лишь бы не сидеть сложа руки в ожидании чужих прихотей. Кто такой этот Саймон, черт побери, чтобы заставлять ее всю ночь отсиживаться за меловой чертой? Больше она не признает его власть над собой. Хорошо, что этому наступил конец. Или, во всяком случае, скоро наступит.

Мелькнуло легкое ощущение дурноты; Андреа подташнивало. Слабость по утрам — знак того, что должно произойти. Она зачала и носит в себе его семя — их будущего ребенка. Он вырастет сильным и красивым, будет повелевать другими. Его жизнь — ее жизнь.

И там, у окна с видом на вымершую улицу, неряшливые лавки и закопченные домишки, Андреа поняла, как сильно она ненавидит Саймона Рэнкина.

Полное подчинение. Она сделает то, что должна.

Саймон не чаял выбраться наверх. Руки, казалось, вот-вот отвалятся от плеч, а ботинки словно залили свинцом. Несколько раз он оступался и терял опору, чуть не падая в пропасть, зиявшую за спиной. Но не боязнь падения заставляла его держаться до последнего, преодолевая слабость. Смерть его не страшила. Страх за Андреа вытеснил все другие ужасы. Они ее атакуют. Саймон не думал, как и откуда узнал об этом; он уже давно не пытался осмысливать собственную интуицию. Просто знал и все — опасность росла каждый миг.

Он задохнулся от радости, когда в мерцающем квадрате над головой блеснули звезды и на него повеяло теплом летней ночи, необычным после подземного холода и сырости. Открылось второе дыхание, и последние ярды Саймон одолел за считанные минуты.

Вывалился на площадку и опустился на корточки, переводя дух. Дверь машинного отделения распахнулась, забухали тяжелые шаги.

— Что стряслось, приятель? — человек наклонился, помогая ему встать.

— Там у них нет тока, — прохрипел Рэнкин, размазывая пот по лицу. — Кровля упала еще раз. Скорей поднимайте фуникулер!

— Как бы не так, — тот угрюмо помотал головой. — Лебедка сломалась. Мы звонили насчет запчастей. Полицейская машина уже в пути, через час их доставят.

Рэнкин глубоко втянул воздух. Силы тьмы не упустили ни одной возможности. Поисковая партия спаслась от обвала его молитвами, но зло не сдавалось, оно вывело из строя подъемник и готовилось к новой атаке. Он произнес молитву и перекрестился.

— Вы бы показались врачу, мистер. Он сидит вон там, в карете скорой помощи, на всякий случай.

— Нет!

— Валяйте, а то на вас лица нет. И щека вся разорвана.

— В самом деле? — Саймон машинально ощупал лицо, едва замечая липкую кровь. — Дома этим займусь. Сейчас мне надо идти.

— Ну и ступайте в таком виде, мне-то что, — тот выпрямился и отошел.

После минутного облегчения вернулся страх. Саймон тяжело поднялся, волоча ноги, прошел через вестибюль, не замечая сидящих и стоящих. Вышел в ночь и взглянул в небо, словно искал у него поддержки. Звезд почти не осталось, с запада ползла лавина туч. В воздухе было сыро, к утру собирался дождь. Быстро холодало.

Он посмотрел на часы. Они, похоже, остановились: показывали двадцать минут четвертого. Секундная стрелка не двигалась. Он постучал по циферблату, поднес их к уху — молчат, наверное, повредились во время опасного восхождения. Впрочем, точное время не имеет значения: ночь опасна в любой час. Саймон глянул на восток, но не увидел приветливой ясной полоски, теснящей мрак. Внезапный ветер дохнул из темноты холодком, и в голове стало проясняться.

Оставалось пройти несколько сот шагов до шоссе по голому склону, усыпанному сланцевой крошкой. Открытое пространство было пустынно в этот час, как дикий торфяник. Словно цивилизация исчезла, и он остался совсем один. Все бесполезно и безнадежно, остается лечь и умереть.