Гай Смит - Погребенные

Мэтисон не ответил. Сам он не был готов карабкаться по шахте фуникулера и не хотел брать на себя ответственность, посылая других. Пусть решают сами: он не станет препятствовать добровольцам.

Но добровольцев не нашлось. Никто не отзывался, ожидание обещало затянуться: когда еще наверху догадаются что-то предпринять… Мэтисон распорядился, чтобы фуникулер не вытягивали до его сигнала. Кто посмел бы ослушаться владельца сланцевых пещер Кумгильи?

Рэнкина клонило в сон, пришлось встряхнуться, отгоняя дремотное оцепенение: во сне он был более уязвим. Молитва — единственная преграда между ним и тем, что затаилось в пропыленном мраке.

Хуже всего была тишина. Сюда не доносились ни звуки капели, ни шорох мелких осыпей в толще завала. Пустота, насыщенная опасностью, как воздух перед грозой — электричеством, тишина, готовая взорваться в любую секунду. Время текло медленно, люди уже устали поглядывать на светящиеся циферблаты часов. Энергия в них иссякла.

Неожиданно Саймон вздрогнул и стал пристально, до боли в воспаленных глазах всматриваться в темноту. На миг ему показалось, что он заснул, но нет — просто из сумятицы блуждавших в сознании опасений выделилось одно: Андреа! Внутренний голос, мучивший его все время, произнес имя, столь дорогое, что Саймон мгновенно покрылся холодным потом. Это могла быть лишь игра подсознания… Но когда по телу прошел знакомый озноб, Саймон понял: это не шутки. Боже, его завлекли сюда и держат в западне, а в это время наверху!.. Мысль об этом была невыносимой, он не мог дольше оставаться здесь. Он лихорадочно рванулся к выходу через распростертые тела, не обращая внимания на ворчание и брань. Мэтисон, прикорнувший на платформе, зашевелился и включил фонарь.

— А, это вы, святой отец. Что, не спится? — он хрипло засмеялся собственному остроумию.

— Послушайте, Мэтисон, — Рэнкин морщился от иголочек в затекших ногах, — вам ведь нужен доброволец, который пойдет наверх, верно?

— Я этого не говорил.

— Тем не менее он вам нужен. Так вот, я иду.

— Вы с ума сошли. Вы же не сможете, тем более впотьмах. А эти парни привыкли лазать в опасных местах.

— Да, только ни один из них не хочет идти.

— Но вы же священник. Или… бывший священник? — Мэтисон уже не скрывал насмешку.

— Единожды рукоположенный в сан остается священником до конца своих дней. Я служитель Господа перед лицом Его. Еще и поэтому идти должен я.

— Ну что ж, — Мэтисон неуклюже пытался скрыть злорадство. — Я умываю руки. Вот, возьмите, вам пригодится.

— Спасибо, — Саймон взял протянутый фонарь. — Я сделаю все, что в моих силах. И еще…

— Что такое?

— Вы ведь знаете Молитву Господню?

— Полагаю, да.

— Это хорошо, — Рэнкин ухватился за почти вертикальный рельс и светил фонарем, ища опору. — Мой совет: читайте ее снова и снова, можете про себя, если не хотите, чтобы вас слышали.

— Я еще и колыбельные знаю, — снова послышался надтреснутый смешок. Саймон не ответил. Он почувствовал легкий укол совести оттого, что некому будет устрашить демона молитвой. Но ничего нельзя было сделать: Андреа отчаянно нуждалась в его помощи. Он начал карабкаться. Через несколько минут все тело заныло; стараясь не обращать на это внимания, он стал читать молитву. Время уходило.

После ухода Саймона Андреа прилегла в одежде на кушетку. Она слышала поворот ключа в замке, удаляющиеся шаги, скрип несмазанной садовой калитки. Потом наступила тишина.

Свет лампы казался ненужным расточительством в комнате, залитой червонным золотом заката. Но Саймон потребовал, чтобы сюда не проникала тьма. Он также настаивал, чтобы Андреа не переступала меловую черту, — а выключатель находился за ней. Под подушкой на всякий случай лежал фонарь, но об этом даже думать не хотелось.

Она лежала, глядя, как солнечные блики расползаются по стене, потом блекнут и пропадают. Мысли вернулись к Саймону. С ним порой бывало тяжело, его одержимость казалась ограниченностью, но такова была натура идеалиста, стремящегося к совершенству. Он неустрашимо следовал своему предназначению; и вовсе не капризная Джули сманила его от иезуитов. Он сам в глубине души пожелал уйти, нуждаясь в более глубокой вере — своей собственной. Жена изменила ему, едва не погубив. Сейчас он боролся за себя: так самоубийца, бросившийся в омут, в последний миг начинает вдруг барахтаться, пытаясь выплыть. Это усилие он сделал ради Эдриена и Фелисити, а теперь детей отнял безжалостный и несправедливый закон.

И тем более он нуждался в Андреа. Господи, она бы родила ему детей, но он отказал в этом и ей, и себе, когда-то подвергшись стерилизации. Больно было думать, что больше никогда ей не родить. Во всяком случае, не от Саймона. Черт, что за мысли, словно пошлое предчувствие, что она может лечь с другим мужчиной и получить от него живое семя. Легкая дрожь поднялась изнутри и пробежала по телу. Ощущение чем-то напомнило отроческие фантазии и даже взволновало; Андреа невзначай опустила руку меж бедер и скользнула пальцами по материи джинсов…

Сумерки за окном сгущались. Нужно было молиться за Саймона, но это было непросто, когда возбуждение росло во всем теле. Может быть, пройдет само, если думать о другом? Она попробовала, но ничего не получилось. Прежде чем за что-то браться, придется избавиться от неудобства. Она со вздохом села и посмотрела в окно. Уже совсем стемнело. Любой прохожий у калитки может запросто увидеть то, чем она собиралась заняться. Предположим, неожиданно вернется Саймон. Впрочем, он-то поймет, что ей было необходимо, это каждому нужно хоть иногда. О Боже, это становится прямо нестерпимым, нужно что-то сделать.

Выключить свет или задернуть занавески? Андреа колебалась: для того и другого придется выйти за меловую черту. Что ж, делать нечего, иначе она будет чувствовать себя, как на сцене.

Выключить было проще. Всего один шаг за черту, а потом другой, чтоб снова включить. Беды не будет, и никто не узнает, Саймон со своим назойливым идеалом в самом деле зашел слишком далеко.

Мимолетное чувство вины пропало, как только комната погрузилась во тьму. Андреа, в предвкушении удовольствия, вздрагивающими руками сняла одежду и небрежно бросила на пол. Ощущение собственной наготы было пронзительным. Лежа на спине, она дотрагивалась до самых чувствительных мест, упиваясь полной свободой тела. Не торопись, вся ночь впереди. Саймон вернется не скоро.

Если вернется вообще ! Совесть слабо кольнула в последний раз и сдалась. Тогда Андреа окончательно распалилась. Напряженное тело сотрясала дрожь, она выгнулась другой, с губ срывались легкие стоны. Под стиснутыми веками мелькали смутные образы. Когда они с Саймоном впервые… Нет, Боже, только не это, он ей не нужен, ни сейчас, ни вообще! До отвращения старомодный, все привык делать в темноте, как будто этого вообще не стоит делать, и к утру память об этих вещах должна исчезнуть вместе со сном. Надо было совсем с ума сойти, чтобы подцепить священника. Она ведь атеистка и никогда не верила. Саймон этого не знал, она его обманула, даже бубнила себе под нос всякую чепуху, когда он просил присоединиться к его молитве, — чтобы сделать ему приятное. У нее просто не хватило духу признаться, что она не верит в Бога.