Гай Смит - Погребенные

— Как знаешь, — Мэтисон отвернулся, потеряв к беседе всякий интерес. — Лично я считаю, лучше нам усесться потесней.

У Билла Эндрюса был свой фонарь. Он зашагал к рельсам, не оборачиваясь — говорить было не о чем.

Первые пятьдесят футов были преодолены с ходу, на удивление быстро. Возникло обманчивое ощущение легкости, словно он взбирался по лестнице. Но еще через несколько шагов все мускулы заныли; сухожилия, казалось, вот-вот лопнут, как измочаленные веревки. Он остановился передохнуть. Господи, шахтный ствол кажется, стал еще круче, почти отвесный. Но это же ерунда, угол наклона должен быть стандартный! Билл опять замер, жадно глотая холодный воздух, по затылку текла вода из крошечного водопада в скале. Натруженное сердце колотилось, как отбойный молоток, отдаваясь во всем теле. Он пожалел, что не остался со всеми. Прав был Мэтисон: рано или поздно кто-нибудь их вытащит. Но думать о возвращении было поздно, путь наверх короче, чем вниз.

Еще несколько футов, и опять пришлось отдыхать. Господи, это никогда не кончится! А если поскользнуться, полетишь вниз до самой воды, затопившей нижний уровень. Не думать об этом! Билл обливался потом. Надо напрячь все силы и думать о чем-нибудь другом. Боже правый, а о чем тут еще думать?

Он полз вперед — и останавливался. Если бы дать отдых рукам… Нельзя — ими он цеплялся за жизнь.

Шум в ушах пугал его. С дыханием тоже было худо, не хватало воздуха. Он быстро слабел.

Что-то послышалось — он не понял из-за шума в голове, похожего на вой ветра. Прислушался; показалось, опять. Будто чей-то разговор. Он почувствовал внезапный прилив надежды. Значит, он ближе к поверхности, чем думал. Надо пару минут передохнуть и покричать наверх, пусть услышат, что он здесь.

— Эй! — из-за адского шума в голове он не понял, громко ли крикнул. — Я… ту-ут!

Разговор продолжался. Его не слышали. Надо зажечь фонарь, может, свет заметят. Он с трудом вытащил фонарь из кармана, нажал кнопку. Слабый желтый лучик уперся в сланец, блеснул в каплях воды, ослепил Билла. Великий Боже, он и забыл, что такое свет, как какой-нибудь вшивый крот. Держась одной рукой, он направил фонарь вверх. И тут же разинул рот и едва не потерял равновесие, не веря своим глазам.

Кто-то сидел на узком выступе. Девочка в жалких лохмотьях, вся в волдырях, проступающих из-под слоя сланцевой пыли, как лунные кратеры. Не старше тринадцати, но с высохшим личиком старой карги, от запавших глазниц разбегались складки морщинистой кожи, широкие ноздри запеклись кровавой слизью. Губы раздвинулись в улыбке, открыв черные щербатые зубы и язык, двигавшийся взад-вперед, как у ящерицы. Она смотрела в упор.

Билл Эндрюс задохся от ужаса, рука затряслась, луч света заплясал по девочке, искажая ее черты, как стекло волшебного фонаря. Она засмеялась жестким, нечеловеческим смехом и грязными, поломанными ногтями отлепила от лица прядь тусклых волос.

— Ты… кто? — прохрипел Билл чужим голосом, пытаясь сглотнуть комок в горле.

— Я тебя предупреждала, дядя Джетро, — улыбка на ее лице сменилась ненавистью, в пляшущем луче глаза вспыхнули зеленым огоньком. — Я говорила, а ты меня бил, и все. Теперь ты понял, да уже поздно. Ты отсюда не уйдешь живым!

— Послушай, — выдавил он, пытаясь отодвинуться, но это была бы верная гибель, — я не твой дядя, я вообще не понимаю, о чем ты…

— Иуда! — она оскалилась, как зверь. — Иуда или Джетро — что за разница? Душегуб! По твоей милости мы стали живыми мертвецами, и ты еще думаешь уйти. Много раз ты пытался вылезти через старые штольни, но так далеко еще не забирался. Назад, сатана — вот твое настоящее имя!

— Нет… послушай меня! — голос Эндрюса выдал его отчаяние. — Я Билл Эндрюс. Мои товарищи там, внизу, они в ловушке.

— Ясное дело, в ловушке, думал, я не знаю? А все твоя проклятая жадность. Они не спасутся — но и тебе не уйти!

Боже, безумие какое-то. У этого ребенка не все дома, это, должно быть, местная деревенская дурочка, может, внучка того старика, что иногда приходит ругать Мэтисона за гибель шиферного дела. Достаточно, чтобы нагнать страху в таком месте.

— Девочка, — он постарался говорить строгим голосом, что давалось нелегко — по телу бегали мурашки, а внутренности словно рвала стая голодных крыс. — Ты мне не грози, девочка, я все равно поднимусь, и если ты к тому времени не унесешь отсюда ноги, я тебя так отделаю, что неделю не сможешь сидеть. Поняла? Теперь проваливай наверх, откуда пришла!

Губы девочки раздвинулись в вежливой улыбке, обнажив клыки, торчащие в стороны, как покосившиеся от непогоды кладбищенские кресты. Она попятилась, словно раненый паук, волоча ногу, обмотанную грязным тряпьем; под ним угадывалось что-то вроде лубка.

— Так-то лучше, — обрадовался Эндрюс. Чертовка отлично знает, что ее ждет, если… И тут горло перехватило, он едва не выпустил фонарь.

Девочка отползала по уступу, что-то толкая перед собой… увесистый обломок сланца, как только силенок хватило! Подкатив к самому краю, остановилась, глядя с ненавистью поверх камня. Усомниться в ее намерениях было невозможно.

— Ты с ума сошла? — взвизгнул Билл, зная, что не сможет помешать. — Так можно убить кого-нибудь!

"Убить… Убить… Все мы умирали тысячу раз, но еще живем".

Ее голос звучал отдельно от нее, казалось, она только открывает рот, но сердце молотом ударяло в грудь, пронзительные дрожащие звуки проникали в самый его мозг.

— Не убивай меня! — визг придушенного животного, мольба о пощаде, которой, он знал, не будет. — Я дам тебе все, что захочешь… деньги…

"Деньги! Сколько раз после обвала ты пытался подкупить меня, Джетро! Я больше не стану звать тебя дядей, не хочу быть отродьем сатаны. Теперь ты готов все отдать, что сколотил и припрятал, лишь бы уйти на волю. Но ты — один из Погребенных, как и я, как мы все. Никогда ты не умрешь, никуда не уйдешь из Кумгильи. Вспомни, Джетро, тот день, когда бросил нас и напрасно пытался спасти бегством свою никчемную жизнь!"

Билл Эндрюс увидел, как покатился камень, услышал пронзительный хохот маленькой ведьмы. Ее лицо скрылось во мраке, только глаза горели зеленым огнем, как у кошки. Дождем посыпались обломки, раздался глухой скрежет, воздух ударил в лицо. Эндрюс закрыл глаза, зная, что снаряд его не минует. Жить осталось три секунды, некогда даже подумать о смерти.

Защитный шлем, несмотря на жалкий вид, оказался надежным. Камень, который мог убить человека на месте, раздробив череп, оставил лишь вмятину на шлеме, но не расплющил его. Страшный удар — и камень просвистел вниз, а вслед за ним полетел раскоряченный человек.

Сознание угасало в истерзанном, немеющем теле, уже не отзываясь на ушибы при падении. Его преследовало лицо девочки — ненависть, боль, несправедливый приговор.