Говард Лавкрафт - Кошмар По-эта

Порой я выхожу на брег,
Где океан вершит набег,
И воды в буйстве голосят
О тайнах, что самих страшат.
С долин неназванных на дне,
С холмов безвестных в глубине
Валы угрюмые полны
Намеков, будто колдуны,
На страх да ужас без числа,
Эпоха чья давно прошла.
О ветр соленый, что несет
Волненье чрез пустыню вод:
О волны бурные, чей вид
Подобьем Хаосу дивит:
Прошу вас только об одном —
Молчать о знании своем!

Недавно я с холмов высот
Взирал на облаков полет,
Клубились что в лучах луны
Как духи призрачной страны.
Дрожали полосы паров,
Так схожи с пеной у брегов,
Темней и гуще ж туч ряды
Скользили ветра впереди.
Казалось мне, порой в клубах
Рождался образ, несший страх,
Как будто средь размытой мглы
Шагали формы, сутью злы.
К востоку с запада ступал
Кортеж глумливый и плясал,
Как в Вакха честь, к плечу плечом
Во всем пространстве неземном.
Эфира шепот, слышный чуть,
Привнес в покой мой мысли жуть,
И стал тогда невыносим
Сей вид знамением дурным.
«Все облака, – шептал мне глас, —
Лишь тень надежд, чей свет погас».

One night I wander’d down the bank
Of a deep valley, hush’d and dank,
Whose stagnant air possess’d a taint
And chill that made me sick and faint.
The frequent trees on ev’ry hand
Loom’d like a ghastly goblin band,
And branches ‘gainst the narrowing sky
Took shapes I fear’d – I knew not why.
Deeper I plung’d, and seem’d to grope
For some lost thing as joy or hope,
Yet found, for all my searchings there,
Naught save the phantoms of despair.
The walls contracted as I went
Still farther in my mad descent,
Till soon, of moon and stars bereft,
I crouch’d within a rocky cleft
So deep and ancient that the stone
Breath’d things primordial and unknown.
My hands, exploring, strove to trace
The features of the valley’s face,
When midst the gloom they seem’d to find
An outline frightful to my mind.
Not any shape my straining eyes,
Could they have seen, might recognise;
For what I touch’d bespoke a day
Too old for man’s fugacious sway.
The clinging lichens moist and hoary
Forbade me read the antique story;
But hidden water, trickling low,
Whisper’d the tales I should not know.
“Mortal, ephemeral and bold,
In mercy keep what I have told,
Yet think sometimes of what hath been,
And sights these crumbling rocks have seen;
Of sentience old ere thy weak brood
Appear’d in lesser magnitude,
And living things that yet survive,
Tho’ not to human ken alive.
I AM THE VOICE OF MOTHER EARTH,
FROM WHENCE ALL HORRORS HAVE THEIR BIRTH.”

Спускался я ночной порой
В долине, тихой и сырой,
Где затхлый воздух был столь гнил,
Что тошноту я ощутил.
Деревья с каждой стороны
Вздымались гоблинам сродни,
И в узком небе ветви их
Страшили из-за форм чудных.
Я словно там желал найти
Утрату – радости, мечты,
Но встретил в поиске своем
Лишь безысходности фантом.
Смыкался в стенах хладный дол,
Пока я вниз безумно шел,
И скоро в беспросветной мгле
Сдавил меня разлом в скале,
Кой был столь древен и глубок,
Что дух первичности сберег.
Стремясь на ощупь отыскать
Знакомый дола лик опять,
Я в темноте нашарил вдруг
Рельеф, кой вверг меня в испуг.
Могли б узреть его глаза,
Признать что было бы нельзя —
Я трогал нечто из эпох
Старей людьми отжитых крох.
Лишайник мокрый в том расколе
Прочесть рассказ мне не позволил,
Но нашептал ручей в стене,
Что знать не должно было мне.
«О смертный, срок чей зрим едва,
Запомни же мои слова,
О прошлом думай иногда,
О видах этих мест тогда,
О жизни, прежде чем твой род
Предстал в ничтожности забот,
И тварях, выживших с тех пор,
Хоть их людской не видит взор.
Я ГОЛОС МАТЕРИ-ЗЕМЛИ,
ИЗ НЕДР ЧЬИХ УЖАСЫ ВЗОШЛИ».

O’er the midnight moorlands crying,
Thro’ the cypress forests sighing,
In the night-wind madly flying,
Hellish forms with streaming hair;
In the barren branches creaking,
By the stagnant swamp-pools speaking,
Past the shore-cliffs ever shrieking,
Damn’d demons of despair.

Once, I think I half remember,
Ere the grey skies of November
Quench’d my youth’s aspiring ember,
Liv’d there such a thing as bliss;
Skies that now are dark were beaming,
Bold and azure, splendid seeming
Till I learn’d it all was dreaming —
Deadly drowsiness of Dis.

But the stream of Time, swift flowing,
Brings the torment of half-knowing —
Dimly rushing, blindly going
Past the never-trodden lea;
And the voyager, repining,
Sees the wicked death-fires shining,
Hears the wicked petrel’s whining
As he helpless drifts to sea.

Evil wings in ether beating;
Vultures at the spirit eating;
Things unseen forever fleeting
Black against the leering sky.
Ghastly shades of bygone gladness,
Clawing fiends of future sadness,
Mingle in a cloud of madness
Ever on the soul to lie.

Thus the living, lone and sobbing,
In the throes of anguish throbbing,
With the loathsome Furies robbing
Night and noon of peace and rest.
But beyond the groans and grating
Of abhorrent Life, is waiting
Sweet Oblivion, culminating
All the years of fruitless quest.

В полночь в вереске взвывают,
В кипарисах воздыхают,
В ветре бешено летают
Существа из адской мессы
Средь ветвей как ищут что-то,
Шепчут около болота,
Стонут из водоворота —
То отчаяния бесы.

До того, как столь нелепо
Вдруг ноябрьское небо
Стало молодости склепом,
Счастье жило там со мной;
Небо ведь тогда лучилось
И лазурью как искрилось,
Но я понял: это снилось —
В Дита дреме гробовой.

Все же время быстро мчится,
Боль незнанья в нем таится —
Слепо путь его ложится
Там, никто где не ступал;
Мореплаватель в рыданье
Смерти зрит огней сиянье,
Слышит горя предсказанье —
Волн игрушкой ведь он стал.

Злые крылья в небе бьются;
Грифы в разуме скребутся;
Существа из бреда вьются
Чернотой по небесам.
Тени радости летучей,
Бесы новой грусти жгучей
В душу движут хмурой тучей,
Чтоб осесть навечно там.

Жизнь такая – со слезами,
Мук терзаема штормами,
Фурий мерзостных когтями
Мира лишена всегда.
Но за Жизнью ожидает
Тех, кто стонет и страдает,
То Забвенье, что венчает
Тщетных поисков года.

In a vale of light and laughter,
Shining ‘neath the friendly sun,
Where fulfilment follow’d after
Ev’ry hope or dream begun;
Where an Aidenn, gay and glorious,
Beckon’d down the winsome way;
There my soul, o’er pain victorious,
Laugh’d and lingered – yesterday.

Green and narrow was my valley,
Temper’d with a verdant shade;
Sun-deck’d brooklets musically
Sparkled thro’ each glorious glade;
And at night the stars serenely
Glow’d betwixt the boughs o’erhead,
While Astarte, calm and queenly,
Floods of fairy radiance shed.

There amid the tinted bowers,
Raptur’d with the opiate spell
Of the grasses, ferns and flowers,
Poppy, phlox and pimpernel,
Long I lay, entranc’d and dreaming,
Pleas’d with Nature’s bounteous store,
Till I mark’d the shaded gleaming
Of the sky, and yearn’d for more.

Eagerly the branches tearing,
Clear’d I all the space above,
Till the bolder gaze, high faring,
Scann’d the naked skies of Jove;
Deeps unguess’d now shone before me,
Splendid beam’d the solar car;
Wings of fervid fancy bore me
Out beyond the farthest star.

Reaching, gasping, wishing, longing
For the pageant brought to sight,
Vain I watch’d the gold orbs thronging
Round the celestial poles of light.
Madly on a moonbeam ladder
Heav’ns abyss I sought to scale,
Ever wiser, ever sadder,
As the fruitless task would fail.

Then, with futile striving sated,
Veer’d my soul to earth again,
Well content that I was fated
For a fair, yet low domain;
Pleasing thoughts of glad tomorrows,
Like the blissful moments past,
Lull’d to rest my transient sorrows,
Still’d my godless greed at last.

But my downward glance, returning,
Shrank in fright from what it spy’d;
Slopes in hideous torment burning,
Terror in the brooklet’s tide:
For the dell, of shade denuded
By my desecrating hand,
‘Neath the bare sky blaz’d and brooded
As a lost, accursed land.