Говард Лавкрафт - Кошмар По-эта

В той долине смеха, света,
Внемлющей благим лучам,
Где недолго ждать ответа
Всем надеждам и мечтам,
Звал где Айденн в путь веселый,
Райской красотой искря —
Там душа моя без боли
В счастье нежилась – вчера.

Был мой дол зеленый, тесный,
В мягком сумраке листвы,
Ручейки на солнце с песней
Пенились среди травы;
Ночью звезды безмятежно
Ярко тлели в небесах,
И Астарты свет неспешно
Изливался в чудесах.

Средь раскрашенных беседок,
Опьяненный колдовством
Папоротниковых веток,
Маков с флоксами кругом,
Долго я лежал в мечтанье,
От щедрот Природы млел,
Вдруг узрел в листве мельканье
Неба – больше захотел.

Вырвав ветви торопливо,
Я расчистил вверх проход
И взметнул свой взгляд пытливо
Ввысь на обнаженный свод:
Бездны в яви засверкали,
Солнца пышно расцвели;
Крылья грез меня умчали
С дола прочь к звезде вдали.

Тотчас возжелав без меры
Сей открывшейся красы,
Тщетно я глядел на сферы
В злате вкруг небес оси.
Как безумный в бездну свода
Лез я по лучам луны —
Мудрость, скорбь взамен полета
Лишь познал до глубины.

Утомлен пустым стараньем,
На земную встал стезю
И смирился с обитаньем
В месте чудном, но внизу;
О приятном завтра думой,
Как о счастье в миг былой,
Вышел из тоски угрюмой,
Алчный грех изгнал долой.

Но мой взгляд при возвращенье
Отвратил внизу кошмар —
Склоны в адовом горенье,
В русле ручейка лишь пар:
Ибо дол, лишенный тени
Оскверняющей рукой,
Полыхал огнем геенны
Под дугой небес нагой.

As when the sun above a dusky wold
Springs into sight, and turns the gloom to gold,
Lights with his magic beams the dew-deck’d bow’rs,
And wakes to life the gay responsive flow’rs;
So now o’er realms where dark’ning dulness lies,
In solar state see shining Plunkett rise!
Monarch of Fancy! whose ethereal mind
Mounts fairy peaks, and leaves the throng behind;
Whose soul untainted bursts the bounds of space,
And leads to regions of supernal grace;
Can any praise thee with too strong a tone,
Who in this age of folly gleam’st alone?
Thy quill, Dunsany , with an art divine
Recalls the gods to each deserted shrine;
From mystic air a novel pantheon makes,
And with new spirits fills the meads and brakes;
With thee we wander thro’ primeval bow’rs,
For thou hast brought earth’s childhood back, and ours!
How leaps the soul, with sudden bliss increas’d,
When led by thee to lands beyond the East!
Sick of this sphere, in crime and conflict old,
We yearn for wonders distant and untold;
O’er Homer’s page a second time we pore,
And rack our brains for gleams of infant lore:
But all in vain – for valiant tho’ we strive
No common means those pictures can revive.
Then dawns Dunsany with celestial light,
And fulgent visions break upon our sight:
His barque enchanted each sad spirit bears
To shores of gold, beyond the reach of cares.
No earthly trammels now our thoughts may chain;
For childhood’s fancy hath come back again!
What glitt’ring worlds now wait our eager eyes!
What roads untrodden beckon thro’ the skies!
Wonders on wonders line the gorgeous ways,
And glorious vistas greet the ravish’d gaze;
Mountains of clouds, castles of crystal dreams,
Ethereal cities and Elysian streams;
Temples of blue, where myriad stars adore
Forgotten gods of aeons gone before!
Such are thine arts, Dunsany, such thy skill,
That scarce terrestrial seems thy moving quill;
Can man, and man alone, successful draw
Such scenes of wonder and domains of awe?
Our hearts, enraptur’d, fix thy mind’s abode
In high Pegãna; hail thee as a god;
And sure, can aught more high or godlike be
Than such a fancy as resides in thee?
Delighted Pan a friend and peer perceives
As thy sweet music stirs the sylvan leaves;
The Nine, transported, bless thy golden lyre,
Approve thy fancy, and applaud thy fire;
Whilst Jove himself assumes a brother’s tone,
And vows thy pantheon equal to his own.
Dunsany, may thy days be glad and long;
Replete with visions, and atune with song;
May thy rare notes increasing millions cheer,
Thy name beloved, and thy mem’ry dear!
‘Tis thou who hast in hours of dulness brought
New charms of language, and new gems of thought;
Hast with a poet’s grace enrich’d the earth
With aureate dreams as noble as thy birth.
Grateful we name thee, bright with fix’d renown,
The fairest jewel in Hibernia’s crown.

Как солнце над долиной в темноте
Встает и льется золотом везде,
Лучами волшебства живит росу
И пробуждает вновь цветов красу,
Так и над царствами, что мрак гнетет,
В сиянье зрите Планкетта восход!
Монарх Фантазий! Ум чей неземной
От толп влечется сказки вышиной,
Душа чья из обыденных пространств
Ведет в края божественных убранств;
Тебя возможно ль слишком вознести,
Коль светишь в глупый век один лишь ты?
Твое перо, Дансени , мастерством
Богов вновь кажет в капище пустом,
Творит из тайн небесных пантеон
И селит духов средь травы и крон;
С тобой блуждаем в девственном лесу —
Вернул Земле ты юную красу!
Как скачет сердце в счастье без тревог,
Тобой ведомое вдаль за Восток!
Устав от сферы нашей в зле, вражде,
Мы жаждем див во всей их полноте;
Гомера стих второй читаем раз,
Постичь устои ранние стремясь:
Но тщетно – хоть отважен наш почин,
Привычное нейдет из тех картин.
Тогда Дансени всходит, свет небес,
Являя нам видения чудес:
Уносит барк его, изгнав печаль,
В лишенную сует златую даль.
Земному наших мыслей не поймать —
Вернулась детская мечта опять!
Что за миры откроются глазам!
Что за дороги манят к небесам!
За чудом чудо стелют пышный путь,
От ярких видов взгляд не отвернуть:
Блаженств река, дворец хрустальных снов,
Бесплотный град, нагорья облаков
И храмы в синем, звезды в коих чтят
Богов, забытых эоны назад!
Дансени , пишешь с даром ты таким,
Какой едва ли может быть земным —
Всю эту невидаль да ужас ведь
Не в силах человек простой воспеть!
Стремимся сердцем в дом души твоей
В Пегане – ты подобен богу в ней;
И впрямь, что может быть столь высоко,
Как взлет воображенья твоего?
Для Пана ровня ты и верный друг,
Когда твоих мелодий льется звук;
Твою возносят лиру девять муз,
Хваля за пыл фантазии и вкус;
Юпитер даже держит братский тон,
Равняя своему твой пантеон.
Дансени , пусть твои продлятся дни
И будут песен, образов полны,
Твоя пусть слава будет велика,
А имя сохранится на века!
В застой как свежих замыслов родник,
Привнес ты чары новые в язык,
Тобой улучшена мечтой земля —
Преблагородной, как и кровь твоя.
Поем тебе в признательность за труд,
Венца Гибернии о изумруд!

It was golden and splendid,
That City of light;
A vision suspended
In deeps of the night;
A region of wonder and glory,
whose temples were marble and white.

I remember the season
It dawn’d on my gaze;
The mad time of unreason,
The brain-numbing days
When Winter, white-sheeted and ghastly
stalks onward to torture and craze.

More lovely than Zion
It shone in the sky,
When the beams of Orion
Beclouded my eye,
Bringing sleep that was fill’d with dim mem’ries
of moments obscure and gone by.

Its mansions were stately
With carvings made fair,
Each rising sedately
On terraces rare,
And the gardens were fragrant and bright
with strange miracles blossoming there.

The avenues lur’d me
With vistas sublime;
Tall arches assur’d me
That once on a time
I had wander’d in rapture beneath them,
and bask’d in the Halcyon clime.

On the plazas were standing
A sculptur’d array;
Long-bearded, commanding,
rave men in their day —
But one stood dismantled and broken,
its bearded face batter’d away.

In that city effulgent
No mortal I saw;
But my fancy, indulgent
To memory’s law,
Linger’d long on the forms in the plazas, and eyed
their stone features with awe.