Говард Лавкрафт - Кошмар По-эта

And I would surely have on hand
The folders of that great excursion,
The Golden Road to Samarcand,
Thro’ Bahai bow’rs and gardens Persian.

Beyond, the Pullman rates I’d get
For Kiao-chan and Yokohama,
Arranging passage thro’ Thibet
To dally with the Dalai Lama.

In tropic isles I’d plan to stay
Till South Sea melodies would bore me,
And for the North Pole book a day,
Where only Peary went before me.

Thus might I scheme – till in the end
The year would slip away unheeded,
My money safe with me to spend,
And the wild outing scarcely needed!

Имей я праздным целый год,
Еще деньжат в придачу лишних,
Я б создал план, кой превзойдет
Все подвиги из странствий книжных.

Я справочником был бы сыт,
От карт прибавилось бы знаний —
Ничто ведь выше не стоит
Рекламодателей желаний.

Чрез Англию и материк
Я б курс провел, к стыду ученых,
Когда в соборах бы постиг
Всю суть столетий потаенных.

Не пропустил бы Рим, Париж;
Без Рейна схеме быть негодной —
Ее ведь только и сравнишь
С «Большой поездкой» старомодной!

Европа все-таки пустяк,
И потому узнал я б точно,
Изведать наспех лучше как
Песков и шейхов край восточный.

Нашел бы через Нил паром,
Тариф автобусов до Мекки;
И тесту бы подверг потом
Фонтанчик питьевой Ревекки.

По Тигру расписал бы путь,
Платить чтоб местным без подсказки;
Почем в Багдаде отдохнуть,
И сколько за такси в Дамаске.

Заполучил бы прейскурант
Экскурсий долгих в караване
Пути Златого в Самарканд,
Чрез храмы бахаи в Иране.

Узнал бы цены на билет
В Циндао, после в Йокогаму,
И для поездки на Тибет,
Увидеть чтобы далай-ламу.

На тропики я б срок отвел,
Чтоб море Юга слушать долго,
Поход на полюс бы учел,
Где до меня был Пири только.

Так строить я б мог план – пока
Не вышел год бы незаметно,
Я не спустил ни медяка,
Да и скитаться было б тщетно!

There is snow on the ground,
And the valleys are cold,
And a midnight profound
Blackly squats o’er the wold;
But a light on the hilltops half-seen
hints of feastings unhallowed and old.

There is death in the clouds,
There is fear in the night,
For the dead in their shrouds
Hail the sun’s turning flight,
And chant wild in the woods as they dance
round a Yule-altar fungous and white.

To no gale of Earth’s kind
Sways the forest of oak,
Where the sick boughs entwined
By mad mistletoes choke,
For these pow’rs are the pow’rs of the dark,
from the graves of the lost Druid-folk.

And mayst thou to such deeds
Be an abbot and priest,
Singing cannibal greeds
At each devil-wrought feast,
And to all the incredulous world shewing
dimly the sign of the beast.

Снегом крыта земля,
И долины хладны,
И на пустошь легла
Полночь бездне сродни;
Но о грешных пирах на вершинах холмов
возвещают огни.

Смерть среди облаков,
Ужас ночь обдает:
Мертвецы из гробов
Славят солнцеворот,
И беснуется в танцах вокруг алтаря в Йоля
праздник их сход.

То не ветер Земли
Гнет дубы на пути,
Ветви чьи оплели
Злой омелы листы,
Ибо силы те тьмы, что могилы друидов
смогли донести.

И в деянье таком
Ты попом можешь быть,
На пиру бесовском
Каннибалом завыть,
И всему удивленному миру знак зверя
угрюмо явить.

The steeples are white in the wild moonlight,
And the trees have a silver glare;
Past the chimneys high see the vampires fly,
And the harpies of upper air,
That flutter and laugh and stare.

For the village dead to the moon outspread
Never shone in the sunset’s gleam,
But grew out of the deep that the dead years keep
Where the rivers of madness stream
Down the gulfs to a pit of dream.

A chill wind weaves thro’ the rows of sheaves
In the meadows that shimmer pale,
And comes to twine where the headstones shine
And the ghouls of the churchyard wail
For the harvests that fly and fail.

Not a breath of the strange grey gods of change
That tore from the past its own
Can quicken this hour, when a spectral pow’r
Spreads deep o’er the cosmic throne
And looses the vast unknown.

So here again stretch the vale and plain
That moons long-forgotten saw,
And the dead leap gay in the pallid ray,
Sprung out of the tomb’s black maw
To shake all the world with awe.

And all that the morn shall greet forlorn,
The ugliness and the pest
Of rows where thick rise the stone and brick,
Shall some day be with the rest,
And brood with the shades unblest.

Then wild in the dark let the lemurs bark,
And the leprous spires ascend;
For new and old alike in the fold
Of horror and death are penn’d,
For the hounds of Time to rend.

Шпили в ночь бледны от лучей луны,
Над древами сиянья свод;
Мимо кровлей гряд упыри летят,
С ними гарпий орда с высот,
Что смеется, крылами бьет.

Ведь мертво село под луны гало,
Не мерцал там закат вовек —
Это плод глубин неживых годин,
Где потоки безумья рек
В бездны дремы вершат свой бег.

Веет хлад ветров чрез ряды снопов
На лугу, что лежит седой;
Где надгробий блеск, слышен сучьев треск,
Вой вампиров земли святой
Над пропавшей зазря страдой.

Вздох богов седых перемен чудных,
Что прорвался из их времен,
Не ускорит нощь, коль незримо мощь
Мировой накрывает трон,
Клича тайны со всех сторон.

Так же здесь опять зрима дола гладь,
Как и в свете былых светил,
Мертвецы в костях скачут в сих лучах,
Пробудившись из тьмы могил,
Чтобы в ужасе мир застыл.

А на утро вслед разглядит рассвет
Безобразие лишь с чумой
Вереницы плит, как сплошной на вид —
К мертвякам это путь прямой
Под нависшей проклятой тьмой.

Того края дичь огласит лярв клич,
В лепре шпили грозой взойдут;
Ибо новь и тлен угодили в плен
Цепких смерти и страха пут,
Где их Времени псы сожрут.

They cut it down, and where the pitch-black aisles
Of forest night had hid eternal things,
They scal’d the sky with tow’rs and marble piles
To make a city for their revellings.

White and amazing to the lands around
That wondrous wealth of domes and turrets rose;
Crystal and ivory, sublimely crown’d
With pinnacles that bore unmelting snows.

And through its halls the pipe and sistrum rang,
While wine and riot brought their scarlet stains;
Never a voice of elder marvels sang,
Nor any eye call’d up the hills and plains.

Thus down the years, till on one purple night
A drunken minstrel in his careless verse
Spoke the vile words that should not see the light,
And stirr’d the shadows of an ancient curse.

Forests may fall, but not the dusk they shield;
So on the spot where that proud city stood,
The shuddering dawn no single stone reveal’d,
But fled the blackness of a primal wood.

Срубили лес, и где густая тьма
Глуши таила вечности уклад,
Воздвигли башни, в мраморе дома,
Создать чтоб город для своих услад.

Весь белый, дивный для окрестных стран
Обильем башенок и куполов,
Хрустальный, был увенчан великан
Зубцами скал нетающих снегов.

Стоял под систры, дудки в залах пляс,
Алели пятна от бесчинств и вин;
Но не звенел чудес старинных глас,
И позабылся вид холмов, равнин.

Раз в ночь багряную, чрез много лет,
Беспечно менестрель хмельной изрек
Нечистый стих, не должен зреть что свет,
И древнего проклятья тень навлек.