Говард Лавкрафт - Кошмар По-эта

Хоть пала чаща, но не темень с ней:
Где город поднимался до небес,
Рассвет дрожащий не явил камней,
Но в мраке леса древнего исчез.

There was no hand to hold me back
That night I found the ancient track
Over the hill, and strained to see
The fields that teased my memory.
This tree, that wall – I knew them well,
And all the roofs and orchards fell
Familiarly upon my mind
As from a past not far behind.
I knew what shadows would be cast
When the late moon came up at last
From back of Zaman’s Hill, and how
The vale would shine three hours from now.
And when the path grew steep and high,
And seemed to end against the sky,
I had no fear of what might rest
Beyond that silhouetted crest.
Straight on I walked, while all the night
Grew pale with phosphorescent light,
And wall and farmhouse gable glowed
Unearthly by the climbing road.
There was the milestone that I knew —
“Two miles to Dunwich” – now the view
Of distant spire and roofs would dawn
With ten more upward paces gone…

There was no hand to hold me back
That night I found the ancient track,
And reached the crest to see outspread
A valley of the lost and dead:
And over Zaman’s Hill the horn
Of a malignant moon was born,
To light the weeds and vines that grew
On ruined walls I never knew.
The fox-fire glowed in field and bog,
And unknown waters spewed a fog
Whose curling talons mocked the thought
That I had ever known this spot.
Too well I saw from the mad scene
That my loved past had never been —
Nor was I now upon the trail
Descending to that long-dead vale.
Around was fog – ahead, the spray
Of star-streams in the Milky Way…
There was no hand to hold me back
That night I found the ancient track.

Я сам решил свою судьбу,
Вступив на древнюю тропу
В ночи, чтоб побывать в краю,
Кой память изводил мою.
То древо, вал сей – я их знал,
А вид садов и крыш внушал
Мне чувство, что прошла пора
Знакомства с ними лишь вчера.
Я ведал, ждать каких теней,
Когда луна взойдет поздней
Над гребнем Замана холма,
И как в сиянье сгинет тьма.
Когда же путь столь круто взмыл,
Как будто к небу уходил,
Без страха думал я о том,
Лежать что может за хребтом.
Я шел вперед, и мрак в ночи
Пронзали бледные лучи,
Над кровлей фермы и стеной
Виднелся отблеск неземной.
И был там памятный мне знак —
«До Данвича две мили» – шаг
За шагом лишь подняться чуть,
И шпили, крыши явит путь…

Я сам решил свою судьбу,
Вступив на древнюю тропу,
И с вышины смотрел теперь
В долину смерти и потерь:
Над Замана холмом луна
Взошла, рогата и злобна,
Чтоб осветить бурьян да сор
Руин, не помнил что мой взор.
Светились гнилью топь и луг,
Клубами полз туман вокруг,
Высмеивая мысль, что я
Узнать смог здешние края.
Открылось мне по видам тем,
Что в прошлом я не жил совсем,
И по тропе теперь не шел
В давным-давно уж мертвый дол.
Кругом туман, а впереди —
Потоки Млечного Пути…
Я сам решил свою судьбу,
Вступив на древнюю тропу.

When evening cools the yellow stream,
And shadows stalk the jungle’s ways,
Zimbabwe’s palace flares ablaze
For a great King who fears to dream.

For he alone of all mankind
Waded the swamp that serpents shun;
And struggling toward the setting sun,
Came on the veldt that lies behind.

No other eyes had vented there
Since eyes were lent for human sight —
But there, as sunset turned to night,
He found the Elder Secret’s lair.

Strange turrets rose beyond the plain,
And walls and bastions spread around
The distant domes that fouled the ground
Like leprous fungi after rain.

A grudging moon writhed up to shine
Past leagues where life can have no home;
And paling far-off tower and dome,
Shewed each unwindowed and malign.

Then he who in his boyhood ran
Through vine-hung ruins free of fear,
Trembled at what he saw – for here
Was no dead, ruined seat of man.

Inhuman shapes, half-seen, half-guessed,
Half solid and half ether-spawned,
Seethed down from starless voids that yawned
In heav’n, to these blank walls of pest.

And voidward from that pest-mad zone
Amorphous hordes seethed darkly back,
Their dim claws laden with the wrack
Of things that men have dreamed and known.

The ancient Fishers from Outside —
Were there not tales the high-priest told,
Of how they found the worlds of old,
And took what pelf their fancy spied?

Their hidden, dread-ringed outposts brood
Upon a million worlds of space;
Abhorred by every living race,
Yet scatheless in their solitude.

Sweating with fright, the watcher crept
Back to the swamp that serpents shun,
So that he lay, by rise of sun,
Safe in the palace where he slept.

None saw him leave, or come at dawn,
Nor does his flesh bear any mark
Of what he met in that curst dark —
Yet from his sleep all peace has gone.

When evening cools the yellow stream,
And shadows stalk the jungle’s ways,
Zimbabwe’s palace flares ablaze
For a great King who fears to dream.

Когда спадает солнца жар,
А джунгли прячутся в тенях,
Дворец Зимбабве весь в огнях —
Боится сны увидеть Царь.

Ведь он из всех людей один
Чрез топь, для змиев что страшна,
Пробрался на исходе дня
И вышел в пустоши равнин.

Никто не оставлял там след
С тех пор, как человек возник —
Но в наступленья ночи миг
Предстал пред ним Эпох Секрет.

Средь пиков башен неземных
Раскинулись поверх валов
Горбы нечистых куполов,
Как плесень на местах сырых.

В терзаньях свет луна лила,
И жизни не было нигде;
Без окон своды, башни те
Казали тускло облик зла.

Хоть в детстве никогда его
В развалинах не брал испуг,
Здесь дрожь трясла Царя – вокруг
Не зрел людского ничего.

Не человечьи формы тьмы —
И твердые, и как эфир,
Исторг что бездн беззвездных мир
На стены мертвые чумы.

Из мест безумья в пустоту
Ряды аморфных орд текли,
К себе назад в клешнях несли
В осколках знанье и мечту.

Древнейшие Ловцы Извне,
О коих жрец поведал миф:
Они, старинный мир открыв,
Лишь делают его скудней.

Ужасные заставы их
В мирах несчетных скрыты с глаз;
Хоть мерзостны среди всех рас,
Вреда им нет в местах глухих.

И в страхе зритель путь держал
Вновь в топь, для змиев что страшна,
И уж возлег к началу дня
В палатах, в коих почивал.

Вернулся незаметно он,
Отметин даже нет на нем
От встреченного в тьме тайком —
Но вот пропал спокойный сон.

Когда спадает солнца жар,
А джунгли прячутся в тенях,
Дворец Зимбабве весь в огнях —
Боится сны увидеть Царь.

The thing he said would come in the night at three
From the old churchyard on the hill below;
But crouching by an oak fire’s wholesome glow,
I tried to tell myself it could not be.
Surely, I mused, it was pleasantry
Devised by one who did not truly know
The Elder Sign, bequeathed from long ago,
That sets the fumbling forms of darkness free.

He had not meant it – no – but still I lit
Another lamp as starry Leo climbed
Out of the Seekonk, and a steeple chimed
Three – and the firelight faded, bit by bit.
Then at the door that cautious rattling came —
And the mad truth devoured me like a flame!

Придет в три ночи нечто, он сказал,
Со старого погоста под холмом;
Но, греясь мягким очага теплом,
Что это бред, себя я убеждал.
То, верно, шутка лишь, я размышлял,
Придуманная тем, кто незнаком
Со Знаком Старших, древним колдовством
Что порожденья тьмы высвобождал.

Не это, нет – но лампу я зажег,
Когда из Сиконка взошел Лев звездный,
А башня три часа пробила грозно,
И потускнел последний уголек.
Затем я услыхал стук тихий в дверь —
И правда пожрала меня, как зверь!