Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

«Отсутствовала нога…. Удалены мягкие ткани»…

И развязка:

«В квартире при обыске найдены части тел, которые психопат употреблял в пищу».

Убийца пойман, им оказался безработный Александр Дрол, 1949 года рождения. Фотографии бритого под ноль мужика. Неряшливые, грубые черты. Широкая полоса рта, глубокие носогубные складки. Глаза навыкате, круглые, будто лишённые век.

«Покончил с собой в изоляторе, ногтями вскрыв аорту»…

В разделе видео — передача «Криминал» местного телеканала и двухминутный ролик «Следственный эксперимент».

Щелчок, и на экране зарябил чёрно-белый лес, мачты деревьев. Припорошенная снегом прогалина. Опера, упакованные как японские ниндзя, и понятые. Между ними, в лыжной шапке и бушлате, Дрол — он на голову выше милиционеров, настоящий великан. Странно удлинённые кисти схвачены наручниками.

— Ну и урод, — прокомментировал Погодин.

И волосы встали дыбом. Точно услышав что-то, Дрол посмотрел в камеру, прямо на Погодина посмотрел круглыми безумными бельмами.

— Я сделал это, — сказал он грудным голосом.

Погодин нервным рывком закрыл вкладку с видео. На мониторе вновь возникло фото Щекачёва. Ну, всяко приятнее, чем пялящийся в упор великан-каннибал.

Погодин раздражённо оттолкнул от себя мышку. В висках стучала кровь.

Да что со мной…

Слева монотонно зажужжало, и он подскочил от неожиданности.

Воззрился удивлённо на принтер. Серая коробка мигнула лампочками, погудела и выплюнула тёплый листок.

Распечатанная фотография Стукачёва. Карикатурного, идеально мерзкого Альберта Михайловича.

— Ничего сверхординарного, — сказал Погодин, — Нечаянно запустил принтер.

Дыхание спёрло, и кухня не на шутку расшумелась: буйным эхом в трубах, капаньем крана, урчанием холодильника и тиканьем часов. Захотелось глотнуть свежего воздуха, отфильтровать плохие мысли.

Он выбросил распечатку в мусорное ведро, помешкал, извлёк обратно. Сунул в карман куртки — избавлюсь от неё на улице. Зашнуровал ботинки в подъезде.

Почтовые ящики на первом этаже были загружены Иеговской макулатурой. Несколько брошюр осыпались, он прочитал на цветастой обложке: «Гнев приведёт к Сатане».

Как мило.

Ветер отрезвил, утихомирил разыгравшуюся фантазию.

Погодин пересёк детскую площадку и замер на краю оврага. Вниз убегали ступеньки, частично мощённые досками, частично вытоптанные в земле. Барак топорщился пристройками, обвисшими карнизами, ставнями и козырьками. Скрипел, и в скрипе его Погодину чудился вызов: а слабо в гости зайти, как тогда, в детстве?

Не слабо.

На секунду, и сразу назад. Маленькое ночное приключение.

Подумалось мельком, что и ухватись он за столб, ноги бы несли на скрипучий зов. Мимо изгороди, по заросшему сорняком пустырю, в тёмное чрево подъезда.

Запах гниющего дерева, слякоть, хлюпанье. Погодин нашёл в телефоне фонарик и высветил липкие стены. Что-то похожее на мокриц копошилось в зазорах. Пятерня нащупала карман, шелестящий листок.

Лестница застонала.

Сейчас фонарик уткнётся в чёрный дерматин, в пучащуюся ткань, словно с изнанки на неё напирают лицом, чудовищной личиной, и глазок становится глазом существа…

Но луч свободно провалился в черноту. Дверное полотно исчезло. За пустым проёмом вырисовывалось жилище Тролля.

Оправдываясь любопытством, он переступил порог. Ковырнул фонариком темноту. Замшелые стены, дряхлый настил.

«Какого чёрта я тут забыл?» — взъярился он на себя. Скомкал распечатку и швырнул через плечо. Двинулся к выходу.

Луч хлестнул по коморке в конце коридора. Озарил ржавое металлическое корыто и надтреснутое зеркало. Погодин оцепенел.

Стены ванной были практически не видны за слоем фотографий. Их носили сюда годами: большинство портретов выцвели до рыжих абстракций. Десятки, сотни лиц, мужчин и женщин, школьников и даже годовалых детей. Тех, кому завидовали, желали горя, кого ненавидели настолько, чтобы явиться в логово Тролля и пришпилить к коллажу их снимки. Стена ярости, вот что это было.

Давясь кислой слюной, Погодин вышел из коморки.

«Достаточно исследований», — подумал он, шагая к подъезду.

В дальнем углу захихикало.

Фонарик впился в источник звука. Тьма пожрала свет. Кокон мрака в углу снова хихикнул: так хихикает заклятый школьный враг. Или двенадцатилетний мальчишка, которого обрекли на смерть, отдали в лапы Тролля.

Погодин крутнулся на носках и заметил приближающуюся фигуру.

— Братик?

— Юлька!

Он обнял сестру.

— Как ты здесь очутилась?

— Я проснулась, а тебя не было. Увидела в окно, как ты идёшь к бараку. Как лунатик… Я звала тебя с улицы…

— Я не слышал, — он поцеловал её в висок, — Зачем ты шла за мной, глупая?

— Я подумала…. Подумала, что ты можешь сделать что-то дурное.

— Да, — сказал он, — Да, так и есть.

До утра они просидели на кухне, грея ладони чайными чашками и болтая. О детях, работе и перспективах, но не о чёрном доме, нет.

Гуляли по парку днём и смеялись, когда Паша начинал приставать к уличным музыкантам. Ели сладкую вату и пили молочные коктейли.

Попрощались вечером; он обещал приехать в ноябре.

Загремела электричка…. Прочь от малой родины, сестры и стены гнева в коморке заброшенного барака.

Всё воскресение он провёл на кровати, читая журналы. Мерно бубнил телевизор, транслировал российский сериал. Веки склеивались.

Остроты героев перемежались закадровым смехом.

Хихиканьем гиены.

Погодин уронил журнал.

Коля Касьянов стоял у телевизора. Волчий оскал от уха до уха, впрочем, ушей у него не было, как и губ, и носа. Со скул свисали клочья серой шкуры. Если смерть Касьяна и была трагичной случайностью, после похорон, в гробу, Тролль съел его лицо.

— Привет, Погода, — булькая гноем на букве «п», произнёс Касьян, — Он сделает это.

Обглоданный до кости палец указал куда-то за спину. Погодин оглянулся.

В кресле, едва вмещаясь, восседал Александр Дрол. Круглые глаза умалишённого буравили Погодина, они напоминали половинки теннисного шарика, влепленные в глазницы, глаза хамелеона.

В руках Дрол держал голенького ребёнка. Ребёнок хныкал и вырвался. Жёлтые ногти Дрола скользили по нежной коже.

Погодин узнал Пашеньку, своего племянника.

Закричал истошно.

Дрол распахнул рот, огромную багровую пасть и запихнул в неё голову мальчика.

Погодин проснулся за миг до того, как сомкнулись острые зубы. И ещё полчаса лежал, уставившись в окно.

По пути на работу он пытался дозвониться сестре — тщетно. Предчувствия терзали, душили за горло.

Абонент вне зоны.

Всего-навсего телефон разрядился, не так ли?

— Понедельник — день тяжёлый? — спросила Божена, — Вить, ты в норме?