Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

(рассказ-игра)

— 1 —

Тебе стыдно.

Эйфория — безумие разрушения, протест против монополии взрослых, дух фантастического приключения — схлынула, и теперь тебе очень стыдно.

Два часа назад вы с друзьями были настоящими ликвидаторами, штурмовиками, всевластными рейнджерами постапокалипсиса. Или настоящие рейнджеры так не поступают? Они защищают, а не уничтожают? Ты не можешь вспомнить. Наверное. На ум приходит только рыжебородый Чак Норрис в ковбойской шляпе. Но если представить, что заброшенный завод — убежище вампиров, привидений, истлевших мумий? Тогда вы здорово их напугали, такого шухера навели, что нечисть затаится надолго, дрожа лапками и уголками простыней.

— Чёрт, — говоришь ты, глядя на обшарпанную акустическую колонку.

Старый завод в четырёх домах от твоего двора манил вашу банду давно. Странно, но ты никогда не задумывался о том, что там производили: колёса для самосвалов? мебель? новомодные компьютеры? Просто однажды прекратился шум, а ещё какое-то время спустя долговязый Гвоздь забрался на высокий бетонный забор и с набитым алычой ртом сообщил:

— Братва! Кто не ссыт стеклом позвенеть?

Сквозь щель между плитами забора виднеется большое прямоугольное здание (цеха, думаешь ты) и небольшие кубические пристройки. Строения кажутся заброшенными столетие назад. Пустые окна очень красноречивы, по ним можно читать: по слою пыли, по отражению света, по вибрации на ветру. Ты сразу понимаешь: люди, которые здесь трудились — ушли навсегда. Как понял когда-то по копошащейся тьме и дрожащему огоньку маминой сигареты в окне собственной кухни, что отец больше не вернётся.

— Ай-да за мной! — говорит Гвоздь, спрыгивая по ту сторону забора.

Гвоздь — самый старший из вас. Ему пятнадцать. Он единственный из банды, кто «нюхал девку» (выражение Гвоздя). Он — лидер банды. И ты не хочешь, чтобы он считал тебя трусом.

Ты ставишь кроссовок на скрюченный вяз, хватаешься за вбитую в бетон скобу и карабкаешься на забор первым.

Хочешь ещё раз пройти через это, чтобы вернуться к пустой комнате, колонке и стыду? Тогда иди в главу 2.

Если желаешь зарыться головой в подушку и забыть, беги в главу 4.

— 2 —

Высокие окна смотрят на тебя, за ними пустота помещений. Ты видишь какой-то хлам, сваленный на бок сверлильный станок — через год на трудах ваш класс будет работать на таких же.

Милицейская сирена заставляет тебя застыть, прислушаться. Нет, бобик промчался мимо, куда-то к пожарному депо.

— Мусора, — скалится Гаря. Он хочет казаться крутым.

Втроём — ты, Гвоздь, Гаря и Димон — вы идёте к зданию. Ликвидаторы, штурмовики, возможно, рейнджеры.

— Чё прилип, Груша! — кричит Гвоздь, обернувшись. — Очко жим-жим?

Груша сидит на коньке забора, круглолицый, растерянный. Для него это уже подвиг — за новые варёнки мать спросит ремнём.

— Я не пойду, — тихо говорит он.

— Трус, — ставит клеймо Гвоздь и плюёт на сваленные кучей кирпичи, которые ещё не успели растащить дачники.

— Я на шухере, — пытается Груша.

— На мокрых штаниках ты! — Гвоздь оборачивается к тебе и другим пацанам. — Ну, разбирай оружие.

Димон и Гаря вооружаются длинными деревяшками с квадратным сечением и заострённым концом. Ты подбираешь увесистую арматурину. Металлические заусенцы колят ладони, но уж больно она внушительно выглядит. Ты решаешь проблему заусенцев, найдя пару промасленных перчаток. Гвоздь как всегда на высоте — выуживает из кирпичного боя нечто похожее на пожарный багор и теперь размахивает им, точно алебардой.

— В здании террористы! — говорит Гвоздь, ваш капитан. — А что мы делаем с грёбаными террористами, парни? Правильно — мочим. Ну-ка, устроим им!

Он подбегает к окну и садит в него багром. Квадрат стекла звонко лопается, осколки льются на бетон, в дребезжащей раме остаются несколько блестящих на солнце клыков.

— А, суки! — Ты бьёшь в соседнее окно, чтобы Гвоздь видел, чтобы мог оценить разрушительную силу твоего клинка. Парочка мелких осколков летит тебе в лицо.

Это прекрасно. «Нештяково», — как говорит Гаря. Ты видишь результат своей силы, ты — не струхнувший Груша.

Ты бьёшь ещё и ещё. Дождь из стекла. Глазницы уничтоженных окон. Конечно, внутри нет террористов, там — призраки, вурдалаки, вывернутые наизнанку демоны, и они уже напуганы до усрачки, скуля, заползают в глубокие щели, улепётывают в подвал.

— Ах вы ублюдки малолетние!

Это не твой крик. И не пацанов. Кричит какой-то старик.

Теперь ты испуган. Завод не совсем пуст. Сторож! Ты едва не бросаешь металлический прут на землю, ладони в перчатках взмокли.

— Димон, Гаря, отвлеките старого мудака, — командует Гвоздь. — Костик, за мной.

Ты ныряешь за Гвоздём в разбитое окно, рвёшь об осколок футболку. Гаря и Димон продолжают бить стёкла, отступают к углу здания. Старик ковыляет мимо, матерится, размахивает клюкой. Ты наблюдаешь за ним из-за колонны внутри цеха.

— Тут где-то должна быть сторожка этого пердуна, — шепчет Гвоздь, и ты киваешь.

А теперь возвращайся в свою комнату ( 3) и вспоминай, чем всё закончилось.

Если не хочешь, дуй в 4.

— 3 —

Сторожка нашлась быстро. Тесная комната со столом, двумя стульями и покосившимся шкафом. Единственное окно выходит на возвышающееся над забором здание городского архива.

Ты хорошо помнишь каждый предмет в этой убогой комнатушке. И старый чайник (недавно вскипевший), в который Гвоздь засунул перепачканную мазутом тряпицу. И плакат со Сталлоне к фильму «Изо всех сил», который Гвоздь раскроил финкой. И вазочку с вареньем, в которую ты высыпал пепельницу (сигарет, к вашему разочарованию, не нашлось). И подключённую к радио старенькую акустическую колонку, которую вы прихватили с собой, едва не попавшись в артритные руки обошедшего здание старика.

Вы переваливаетесь через забор со смехом, со свистом.

Стыд придёт позже.

— Заныкай у себя, Костян, — говорит Гвоздь, передавая колонку. — Твоей мамке всё равно, что ты домой тащишь. Как старик твой дёру дал — только со стаканом дружит.

Ты хочешь дать Гвоздю в глаз, но лишь киваешь. Ты ненавидишь себя за это. Ты ненавидишь себя за тряпку в чайнике, за пепел в варенье, за украденного у сторожа собеседника — жалкое, но родное эхо радиоволны.

Это совсем не круто (не нештяково) — так поступить со стариком. Бить стёкла — одно, но это… Ты представляешь, как старик, сгорбившись, сидит на ветхом стуле, как вместо чая и варенья довольствуется слезами досады и злости. Ты сам едва не плачешь.

Ты смотришь на колонку, как на отрезанную голову. Осторожно поворачиваешь её, видишь потемневшую бумажку на заднике деревянного каркаса: