Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

«А мог бы греться дома и наслаждаться сериалами», — злился я на себя.

Бабье лето закончилось в пятницу. Его смели промозглые ветра, заодно изрядно потрепав кроны деревьев. Дворы был безлюдны, хотя стрелки часов едва отметили восемь. Ни собачников, ни молодёжи за столиком возле детской площадки. По газонам ползли жёлтые ладошки — палые листья. Каштаны тревожно поскрипывали облысевшими ветвями.

Ненавижу осень! Раздражают эти романтичные осенепоклонники, которые восторгаются лживой красотой увядания и разложения. Хочется послать их к чёртовой бабушке, пусть идут, загребая ногами октябрьскую прель.

Скученные высотки защищали обитателей микрорайона от ветра, но за их щитами монотонно гудели пустоши. Дребезжал лист железа, кренилась обрамляющая цветник фанера. Змейки окон горели на фасадах, как разрозненные фигуры из Тетриса. И тени каштанов украсили неровный асфальт причудливым узором.

Пекарня находилась на самом отшибе района, ребром к ребру с окраинной девятиэтажкой. Я сбавил шаг.

В щели между зданиями зияла чёрная пропасть, непроницаемая темнота. Будь сейчас день, я видел бы степь, высокую траву, прореженную тропинками, и дорогу, и остановку. Вечер был беззвёздным, кругозор обрывался в метре от рукотворного ущелья. Точно весь внешний мир залили угольно-чёрной краской. У меня зачесались глаза, и на душе сделалось тревожно. Я всё всматривался туда, где тьма отменила высоту и ширину, проглотила пейзаж, стёрла ластиком степной сорняк, землю, небо, горизонт. Она лезла в микрорайон, как разбухшее тесто, приправленное до отказа чернилами каракатицы.

От пекарни исходил аромат свежей сдобы. Работал допотопный кондиционер, прикреплённый к высокому фасеточному окну. Журчала вода; упруга струя била из трубы, и над ней клубился пар.

Меня посетило чувство, что за мной следят. Притаились за рифлёным забором, ограждающим мусорные контейнеры, и хихикают.

«5. Поехать в микрорайон Молодёжный, завязать глаза и пройти между правой стороной хлебопекарни и торцом девятиэтажного дома».

Я вынул припасённую бандану с логотипом группы «Психея» и в нерешительности изучал узкий коридор, выискивая подвох. Сорняк пробивался сквозь плиты. Длинная кирпичная стена поросла сухими лозами дикого винограда. С этим заданием справился бы ребёнок. Как и с четырьмя предыдущими.

Но откуда он всё-таки знает, что игрок нарушает правила?

Изрядно замёрзнув, я приложил ткань к векам и завязал на затылке узел. Прикоснулся к холодному кирпичу. И втиснулся в проход. Наощупь побрёл по туннелю, думая о темноте, что поджидала в конце. В конце, где, по заверениям канувшего в лету Игоря Кротова, игра обретёт смысл.

Мне казалось, что по проходу идёт ещё кто-то. Что кто-то — и можете считать меня психом! — карабкается по отвесной стене надо мной. Тощий, чёрный, хватающийся за выбоины в кирпиче корявыми пальцами. А тьма давила, отталкивала, я ощущал себя пловцом, таранящим плотный поток, в голове кружились нелепые мысли о мёртвой корове, о корове, лежащей на отмели и смотрящей на меня остекленевшим глазом, отороченным длинными ресницами.

Рука нащупала край стены. Я сорвал платок. И обомлел.

Я, как и прежде, стоял перед пекарней и видел плещущуюся из трубы воду. Внутри микрорайона, а не снаружи, будто с места не сошёл, будто не отирался только что о замшелые стены коридора.

Я моргал, подвергая сомнению собственный разум, а телефон пиликнул сообщением. Спиранов прислал финальное задание.

По пути домой, и на следующий день, и позже, я высматривал его повсюду: в придорожных кустах, в транспорте, в толпе студентов. Очкарик-доходяга, засаленные волосы, растянутый свитер. Пялится на меня сквозь толстые стёкла, а глаза деформируются, как отражение в аквариуме. Я оборачивался, и позади, естественно, никого не было.

«6. Выясни, где живёт Белоха».

Он не спрашивал, знаю ли я, кто такая эта Белоха. А я знал. Все в городе знали».

«Итак, вслед за церковниками, вы скажете, что есть лишь два ключа, отпирающих для вас врата ада — смерть и грех. Я же говорю: в ад можно попасть при жизни, выполнив цепь действий и ритуалов, и я тотчас могу набросать на карте Рима, Каира или Калькутты тропы, которые приведут пешехода в чертоги адские буквально и в физическом смысле. Больше того: могу по злому умыслу пленить вас и увести к прожорливым демонам. Страшитесь узреть изнанку мира, случайно угадав и повторив необходимые действия, ибо говорю: определённым способом пройдя по коридорам Ла Спиенца, по базилике Святого Климента или по собственному дому, вы обречёте свою душу и плоть на вечное горение».

Из трактата «Secretum speculo» Лафкадио Ди Фольци, ок. 1760 г.

«Белоху я застал на привычном посту у автовокзала. Грузная старуха в замызганной шубе, золотозубая, с морковно-красными щеками, словно она использовала вместо пудры фломастер. Белоха приставала к прохожим, бесцеремонно дёргала за рукава, фамильярно окликала. Не желая пререкаться с сумасшедшей, прохожие откупались мелочью, ускоряли шаг, отводили взоры.

Просканировав привокзальную площадь, я приметил и Белохиного сынка. Высоченный, худющий, он сидел на корточках возле парапета и водил увечными кистями у глаз. Впрочем, глаза его и всё лицо маскировали бинты. Из-под белых лент торчали клочки пегих волос. Оставалось догадываться, как он дышит. Я предполагал, что у великовозрастного дитяти Белохи какая-то генетическая болезнь, вроде синдрома Морфана, слишком непропорциональным был его череп под марлей.

Пока мамаша стреляла мелочь на хлеб, на фломастеры ли, на новые бинты, бедолага караулил недвижимо и урчал под нос.

— Умр, умр…

В народе его прозвали «Умруном». Ни раз и не два сердобольные граждане обращались в соцслужбы, требуя обратить внимание на попрошаек, но семейка снова и снова возвращалась к вокзалу.

Вечерело, автобусы мотались по парковке, диспетчер извещал об отправках.

Я прихлёбывал кофе и следил за перемещениями Белохи, за её не меняющим позу сыном. Вспомнил, как напугал он меня, третьеклашку, впервые. Я решил, что передо мной мумия, оживший мертвец, а мама успокаивала и втолковывала: «дядя просто не в себе».

Я изрядно продрог, но от близости разгадки пульс мой участился и ладони вспотели.

В девять Белоха взяла сына под локоть, и они поковыляли прочь. По моим прикидкам, заработанного за день семейке хватило бы на полсотни буханок хлеба. Я крался по пятам, таясь в полумраке: мимо зловонной свалки, ремонтного бокса, заброшенного посёлка, откуда жильцов выселили из-за превышенного уровня формальдегида в стенах, вдоль полей и линий электропередач, под теплопроводом с растрепавшейся изоляцией.

По бокам трассы ютились халупы из досок и жести, какие-то разгромленные гаражи. Я прижался к огрызку забора и осторожно высунул голову. Белоха — без спутника — шаркала вниз по склону, звенела ключами. Я напряг зрение.