Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

— Я не могу этого делать.

«Вы должны продолжать эксперимент. Пока ученик не усвоит правильные ответы».

— Печаль, ваза, облако, девушка… ваш ответ?.. Неверно…

165 вольт. Крик. Шаг за черту.

Опыт продолжался до 450 вольт. Несмотря на страшную боль «ученика» («учитель» не знал о том, что крики и мольбы предварительно записаны на плёнку), 65 % испытуемых дошли до конца шкалы.

Что же заставляло людей продолжать ужасный эксперимент?

Вера в значимость эксперимента, авторитет «профессора»? Социальность человеческих существ? Приспосабливаемость? Нечто более тёмное и глубинное?

Его заказчик пошёл дальше. Игралась лишь роль профессора — в «абсолютно необходимо, чтобы вы продолжили» перевоплощался один из них. Ученик был настоящим, учитель был настоящим, прибор-генератор был настоящим, боль была настоящей. Как и смерть.

— Я больше не притронусь к тумблерам!

«У тебя нет выбора».

Все испытуемые дошли до группы выключателей с пометкой «Труднопереносимый удар». Под агонию стрелочного вольтметра вливали в тело «ученика» 450 вольт. К этому времени крики уже прекращались.

Но не для «учителей».

Их ждали новые эксперименты. Где боль уже не пряталась за стенкой, в чужой плоти.

Обыкновенные люди. В капкане загородного дома.

В ловушке.

В крысоловке.

Какое-то время Павел плыл в чернильном тепле. Вниз, вниз, вниз. Кажется, тонул, но каким-то образом внизу оказалось не дно, а спасение… или проклятие. Потому что вынырнул он в наполненный болью воздух, влажный и острый.

Пошевелился в полутьме, в полузабытье.

Закричал.

Застонал.

Заскулил.

Сильно болела рука. Если повезёт, просто сильный ушиб или трещина.

На везение Раскольников не рассчитывал.

В груди копошилась ноющая боль. «Только бы не рёбра…»

Про двери стоило забыть. В салоне пахло бензином и чем-то ещё, словно разбились несуществующие банки с соленьями. Подвывая, Павел перелез на заднее сидение и попытался открыть непострадавшей рукой дверь багажника. Удалось.

«Он не мог догнать тебя и швырнуть машину в дерево! Это просто грёбаная покрышка!»

Павел выбрался из машины — выпал на пахнущую гнилью траву и попытался переждать яростный визит боли. Когда стук и царапанье в костях немного утихли, он поднялся на ноги и побрёл вперёд. К кладбищу, не оглядываясь.

«Лопнувшая грёбаная покрышка и делов-то. Долбаная невезуха… шестой сезон на одной резине… лысые были, как эти страшные коты… сфинксы…».

Быстро темнело. Ограды вокруг могил теряли голубой оттенок, сливаясь с покосившимся невысоким забором. Кладбищенские ворота были приоткрыты, слева возвышалась гора мусора, выросшая над ямой для старых венков.

« Пожалуйста, продолжайте… »

Всё, что ему требовалось продолжать в данный момент — это бежать, уходить, ковылять. Прочь отсюда.

Чтобы духом его не пахло.

С глаз долой.

К чертям…

Павел толкнул створку, которая противно скрипнула, но пропустила. Можно было додумать, как неподалёку взрывается обхватившая тополь машина, проливаясь на дорогу и небо ярким пламенем. Но это отдавало пошлостью. Так происходит в фильмах: в плохих — за спиной героя, в терпимых — за кадром. К тому же он был слишком испуган для ярких и эффектных фантазий. А вот для затаившихся, едва слышных, почти что не видимых среди памятников погоста…

«Так быстрее — через кладбище. Дойти до заводской железки, а там трасса… подберут».

В воздухе густело ощущение мёртвого сна, оглашаемого колокольчиками боли, звенящими в травмированной руке при каждом шаге. Раскольников двинулся по центральной аллее, узкой и угрюмой, мало чем отличающейся от остальных. Он знал, бывал здесь раз в год, на могиле деда. Это ведь его дом они использовали для…

— Мать сыра земля.

Павел не понял, кто это сказал. Не он, как бы не хотелось верить в обратное.

Сельское кладбище дышало ему в затылок. Этот кусочек земли, над которым когда-то властвовал исполком, обещал только одно: безвозмездное погребение. Не покой. Не тишину. Лишь — сырые стены.

— Мри, — крикнула тьма.

Что-то пронеслось в считанных сантиметрах от его лица — словно в сумраке натянули сплетённую из ветра верёвку — и звонко ударилось в надгробие.

Засело в плите.

Расщепило камень.

Воткнулось в памятник, пустив чёрную трещину.

Павел остановился, нервно обернулся и вгляделся в копошащийся туман. Затем приблизился к надгробному памятнику и подсветил экраном мобильного телефона. В камне торчало полотно лопаты, из тулейки сыпалась земля. Раскольников присмотрелся к выгравированным буквам…

«Могила деда?..»

Нет. Это было бы слишком…

«Слишком для чего?»

Он поспешил дальше. Почти побежал, почти пригибался.

Кладбищем давно не занимались. Между оградками росли березы и клёны, сухие листья бросали в ночь ломкие слова проклятий. Справа проплыла каменная пирамида, увенчанная крестами и клочками тумана. Вроде бы под ней утрамбовали древние захоронения. Общая могила для прошлых веков. Мёртвые выветрились из памяти, кресты поросли пустыми легендами.

«Оно попыталось убить меня… снова».

Ерунда.

Нелепица.

Чушь.

Солнце почти село. С речки продолжал наплывать студень тумана. Фонари зажигались где угодно, только не здесь. Не сегодня. Никогда.

Ему почудился взгляд, цепкий, холодный, из далёких кустов. С каждой секундой, с каждым шагом он становился всё более осязаемым. Темнота крепла, играя мышцами между могильными плитами. Павел зацепился рукой за оградку, чёрная молния прострелила из предплечья в кисть, он вскрикнул и побежал. Пристальный взгляд ткнул клинком, провернулся в животе огромной сосулькой.

Но отпустил.

Пока.

Или…

Ночь бросилась на него сырой тушей. Он отшатнулся, чуть не опрокинулся на спину, и неожиданно понял, что перед ним стена.

— Слава…

Раскольников протянул руку, коснулся дрожащими пальцами кирпичной преграды и двинулся вдоль стены. Искать выход.

Временное спасение.

Лазейку в следующий день.

Калитку в очередное воспоминание.

«Пожалуйста, продолжайте…»

Они не только просили подопытных. Подбадривали самих себя, тех, кто начал сомневаться, тех, кто испугался…

От эксперимента Карини Лэндиса они оставили лишь обезглавливание. В 1924 году студент миннесотского университета провёл опыт, ставящий целью изучение мимики человека. Лэндис смущал, отвращал и будоражил испытуемых, фотографируя поведение групп лицевых мышц. Ожидая найти закономерности, присущие выражению сильных эмоций.

Порнографические картинки, джаз, запах аммиака, банки с жабами… Но кульминацией стали крысы. Лэндис потребовал от испытуемых обезглавить живых белых крыс. Приказ спровоцировал шок, слёзы и крики. Которых оказалось недостаточно… две трети студентов отрезали животным головы.