Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

Олег развалился на постели, освежившийся и сытый. Листал новости. Босые пятки зашлёпали по линолеуму, и он отбросил смартфон. Варя переоделась в просторную футболку, лаской отвоёванную у жениха. Стройные ножки золотились каплями влаги, мокрые кудри завились. Она плюхнулась рядом, полминуты смотрела на Олега, решаясь. Он молчал, ожидая. Гладил ненавязчиво по щиколотке.

— Я не рассказывала тебе всего.

— Звучит слегка пугающе.

— Ты должен знать. До того, как увидишь Колю.

Олег сел поудобнее, показывая, что готов к исповеди. За тонкой стеной гремел телевизор, рвались бомбы, вертолёты пикировали. Глаза Вари подёрнулись туманом. Она сказала:

— Рябиновка — довольно странное место. Люди там совсем не такие, к каким мы привыкли. Суеверные. Это если смягчать формулировку. Я росла в абсолютной уверенности, что домовые реальны, — она улыбнулась виновато, — в общежитии соседки потешались надо мной. Поначалу я была словно те мормоны. Как сектантка, типа того. Оставляла молоко для духов дома. Крестила рот, чихая, потому что так поступали все в Рябиновке. Иначе в рот залезет бес. Верила, что баба Фрося, она жила на отшибе села, что баба Фрося привораживает мужчин. Ты понимаешь? Мы были на короткой ноге с потусторонним.

Олег кивнул, хотя в его голове не укладывалось, что умная и раскованная Варя, его Варюша, допускала существование чертей.

«Мы же все верим в Деда Мороза, — напомнил он себе. — Причём я верил в сказочного альтруиста до третьего класса».

— Суеверия в Рябиновке везде, — сказала Варя, — куда ни сунься. И каждый рябиновец знает о Горобыной ночи.

— Какой ночи? — переспросил Олег, мыслями забуксовавший на дедушке Морозе.

— Горобына — это рябина по-украински. Ночь, получается, рябиновая. Она бывает раз в шесть лет, двадцать седьмого июля. Не скажу, почему именно двадцать седьмого. Ягода вроде бы созревает или как-то так. Но, я клянусь, я помню две рябиновых ночи — в десять лет и шестнадцать, и оба раза был сильный гром без дождя, и над селом полыхали страшные зарницы. И никто не спит, спать запрещено.

За стеной шарахнуло. Незримый поклонник боевиков прибавил звук.

— А чем же надо заниматься?

— Взрослые — молятся, — Варя откинула со лба прядь. — Дети играют. Пугают друг друга. Во всех домах зажигают свечи, потому что рябиновая ночь — ночь нечистой силы. Дьявол ходит по земле, вот чему меня учила тётка. Не знаю, как сегодня, но, чёрт, в середине нулевых двадцать первого века жители Рябиновки всерьёз верили, что по дворам шастает рогатый. Или не всерьёз. Притворялись. Кто их разберёт. Для нас, детворы, это было вроде развлечения. Как Хэллоуин, пощекотать нервы. Кто смелее, выскакивал на порог. Считал до десяти или кричал: Горобыный, попробуй съесть. Горобыный — не помню точно — кличка дьявола, или духа этой ночи. Покричал и обратно бежать. Ну, весело же — целую ночь не спать, высматривать нечисть за окнами…

— Своеобразно, но весело.

— Я говорила, после смерти мамы меня забрала к себе её сестра. Мы жили втроём, я, тётя Маланья и Коля, мой кузен. Мы с Колей дружили, грибы собирали, гильзы в леску. Рыбу удили. Настоящий старший брат. Двадцать седьмого июля девяносто девятого года тётя уехала в город к подруге, мы остались вдвоём. Соседка, тётя Оксана, заходила проконтролировать, зажгли ли мы свечи. Из-за молний было светло как днём. И Коля исчез.

А спустя восемнадцать лет исчезла и Варя. Ошеломлённый, Олег дёргал ручку двери, но подалась она раза с шестого. Словно отперли изнутри: входи, если ты такой настырный.

Кухня была пуста. В распахнутое окно врывался запах озона. Тьма перешёптывалась по углам.

— Варя! — он вылетел из дома и едва не врезался в Колю. Мужчина улыбался, и это была жуткая улыбка. Потому что губы его были порваны, а лицо исклёвано. В многочисленных ранках запеклась кровь. Шрам, птичья лапка, сиял на лбу. Коля будто побывал в грандиозной передряге и вышел живым…

Живым ли?

Олег смотрел на синеватую кожу, на впавшие глаза Вариного брата.

— Ты не совладаешь с Горобыным, — просто сказал Коля, — никто не совладает. Свечи для него — раз плюнуть. Ему Варька наша приглянулась, он сосватать её решил. Меня послал свидетелем. Столько лет ждал, но для него времени нет, он же старше церквей, понимаешь?

Что-то прилипло к глазному яблоку Коли, он сморгнул, и светлый лепесток спланировал на воротник.

«Веко! — ужаснулся Олег, — у него веко отпало!».

Правый глаз Коли, огромный, круглый, изучал гостя.

— Он всегда был и всегда будет. А ты — давай — в город беги. Беги, беги, друг!

И Коля захлопал в ладоши, закудахтал дурашливо.

Молнии вспахивали горизонт.

Олег разглядел двор. И воробьёв. Тысячи воробьёв.

— То есть, как, исчез? — спросил он в харьковской гостинице.

Варя повела худенькими плечами.

— Тётя сказала, его забрал Горобыный. Для неё это был непреложный факт, и для всего села. Даже участковый говорил: вы же понимаете. Горобына ночь, мать её. Меня потом долго мучили кошмары. Я убедила себя, что видела, как Колю похищают. Как огромная лапа всовывается в окно и вытаскивает его наружу.

Девушка вытянула руку и скорченными пальцами прошлась по постели.

— Господи, детка…

— Они втемяшили мне это своими сраными россказнями, — зло промолвила Варя, двадцативосьмилетний бухгалтер из Москвы. — Позже Коле сделали надгробие на кладбище. Тётя часто навещала его, плакала у фальшивой могилки. А в две тысячи пятом, двадцать седьмого июля Коля возвратился.

Олег запнулся, удивлённый.

— Через шесть лет?

— Угу. Были эти вспышки, молнии, рокот…

В соседнем номере бабахнул залп, саундтрек к загадочной истории Вари.

— Я… пойми, я уже не так твёрдо верила в местные легенды. Помню, я вышла на минуту в спальню, убедиться, что закрыла окна. А когда вернулась на кухню, Коля сидел за столом. Он сильно изменился, похудел, отрастил волосы. Он пропал четырнадцатилетним мальчишкой, а пришёл взрослым парнем. Тётя Маланья упала перед ним на колени, трогала его ноги и плакала, а он повторял: «ну, будет, будет», и гладил её по волосам. А ещё смотрел на меня, и я совсем не узнала его глаза, — Варя, будто в трансе, коснулась пушистых ресниц, — Такие они были тёмные и холодные. Гораздо темнее, чем я помнила.

— Но это был он?

— Определённо.

— Тогда где же его носило?

— Мы задавали вопросы. Он говорил одно и то же. «Я был в разных городах». Точка. Я…, — девушка выдавила смущённую и виноватую улыбку, — Я боялась брата. Он сделался странным. Его взгляд, его заторможенная речь, безразличие ко всему. Точно зомби. Он залезал в погреб и торчал там допоздна. Издавал разные звуки. Однажды я проснулась и увидела, что он стоит в углу, в густой тени, и таращится на меня. Это было последней каплей. Я не желала жить с ним рядом.