Игорь Безрук - Русская рулетка [рассказы : СИ]

Тони брел как потерянный. Брел мимо деревянных, похожих один на другой одноэтажных домиков, брел мимо вечно пустой закусочной, мимо скучающего механика, загорающего на стуле возле своей автомастерской. На одной из улиц, как обычно, его стали задирать мальчишки, но он привычно отмахнулся от них, как от мух, и побрел дальше, не воспринимая ничего и никого вокруг. Брел, пока не остановился возле крыльца дома мисс Барток.

На длинный однократный звонок из дома вышла худощавая, но еще достаточно крепкая старушка лет шестидесяти в черном, наглухо застегнутом, несмотря на духоту, платье. Тони даже не поднял на нее глаз. Мисс Барток сама глянула на него острым, полным упрека взглядом и сказала:

— Ну что, они тебе опять не поверили?

Тони махнул головой.

— Я же тебе говорила, что убить четырех старушек — мало, чтобы они поняли, что ты нормальный, но ты меня никогда не слушаешь, — продолжала укорять его мисс Барток, пропуская в дом. — Думаешь, если ты им скажешь, что убил, они поверят? Сомнительно. Я скажу тебе, когда придет время идти в полицию, а пока садись на диван, я испекла твоих любимых пончиков. И выпей этот напиток, тебе же он нравится.

Тони взял из ее рук чашку и отхлебнул немного.

— Надо выпить всё, — настойчиво потребовала мисс Барток.

Тони допил остатки, повалился на диван и тут же сладко засопел.

Мисс Барток с нежностью посмотрела на Тони и тихо произнесла:

— Спи, мой сладкий, спи, никто тебя не тронет, я позабочусь обо всем.

Она взяла со стула теплый плед и прикрыла им спящего Тони, затем пошла в спальню и присела за маленький столик у окна. Выдвинув в нем нижний ящик, отодвинула в сторону завернутое в синий бархат шило и вытащила небольшую записную книжку. Раскрыв её на перечеркнутой крест-накрест красным странице с надписью вверху «Линда Харильтон», ощутила необычайное удовольствие и улыбнулась. Потом она будто вспомнила о чем-то, быстро отыскала страницу с именем Сары Пичул и под восьмым номером записала следующее:

«8. Возле заправки Роджерса обозвала меня уродкой и извращенкой».

«Жаль, что у Сары только восьмая неблаговидная запись. Десятая решила бы ее судьбу окончательно. Но у нее еще всё впереди», — подумала мисс Барток и убрала «черный» блокнот обратно в стол.

Когда два дюжих молодца вывели Таранова из казино, над городом только занимался рассвет. Таранов был полупьян, поэтому сегодняшний крупный проигрыш в «блэк-джек» им еще не воспринимался всерьез. Успокаивало, правда, то, что владелец казино — его бывший кореш, который, скорее всего, не станет торопить с выплатой долга, а даст наверняка ему возможность отыграться. Но утром Таранов не успел даже опохмелиться, как в его квартире раздался телефонный звонок, и низкий знакомый голос беспрекословно произнес:

— Таран, сроку тебе для возврата «бабок» — два дня. И даже не думай ложиться на дно, из-под земли достану, ты меня знаешь.

Таранов попытался было заикнуться о каких-то обстоятельствах, о старой дружбе между ними, но голос в трубке был неумолим и звучал как приговор:

— Два дня, Таран! Два дня!

— Вот сука! — выругался, не сдержавшись, Таранов после того, как услышал короткие гудки. Ему давали ясно понять, что за те годы, что он отсутствовал, поменялись не только времена, но и роли. Мало того, его однозначно ставили в определенные рамки, а он этого не любил. Но делать нечего. Если он думает оставаться в городе, а не рыскать одиноким волком по просторам Руси-матушки, долг придется вернуть, шутки с ним шутить не будут.

Голова шла кругом. Таранов опрокинул в рот полстакана водки, но успокоение не пришло. Он неторопливо оделся и вышел из квартиры: дома сидеть было невмоготу. Бесцельно бродя по улицам, перебирал всевозможные варианты возврата денег, но ни один из них не казался ему реальным, осуществимым. Бывшие друзья его кто где, надежные кореша в отсидке, обратиться практически не к кому. Бомбануть какой-нибудь киоск или чью-либо хату вслепую, — тоже гарантии нет. Найдется ли там нужная сумма? Да и опять загреметь можно, а Таранов сейчас этого совсем не хотел: не насладился еще волей, не надышался свободным воздухом.

Незаметно как оказался он в Октябрьском районе, где жила его родная тетка, решил заглянуть к ней. Собственно говоря, никого кроме нее у Таранова и не осталось: рос он безотцовщиной, а мать померла перед самой его отсидкой. Тетка, не имевшая своих детей, несмотря на свой скверный и неуживчивый характер, помогала ему, как могла, когда он сидел, не отвернулась, и когда вернулся.

Таранов медленно поднялся на третий этаж, остановился на мгновение в нерешительности у выцветшей и исцарапанной деревянной двери и все-таки позвонил. Только спустя минуту-две за дверью раздались тяжелые шаркающие шаги, и слабый голос произнес:

— Кто там?

— Это я, баб Дусь: Паша, открой.

Замок лязгнул, дверь скрипуче отворилась, и в отвор на Таранова уставилось высохшее морщинистое лицо восьмидесятилетней старушки в теплом малиновом платке.

— Решил тебя навестить, как ты тут? — спросил он, переступая порог.

— Как тут, как тут, — забурчала как всегда старушка, пропуская племянника в квартиру, — ноет все, болит, уж помереть бы и не мучиться, да-к не берет к себе Господь, все чего-то тянет.

— Да ну тебя, баб Дусь, скажешь тоже. Живи еще, сколько твоих-то! — машинально потащился Таранов за старушкой в душную смрадную кухню, наполненную непередаваемым «старушечьим» запахом. — Ты хоть бы проветрила, что ли: как только дышишь?

— Да что проветривать, Пашенька, тут уж самой смертью пахнет, не выветришь, — набрала старушка в чайник воды, поставила его на газовую плиту. — Вот помру, останется всё тебе: квартира, мебель, имущество.

— Брось, баб Дусь, не сочиняй, ты меня ещё переживешь, — уселся за кухонный стол Таранов.

— Ты хоть завтракал чего? — спросила баба Дуся. — Может, подождешь полчасика, я блинов испеку.

— Блинов подожду, блины у тебя отменные, — произнес Таранов. — А к блинам нальешь что? — Он поднял вопросительно на тетку бесцветные опухшие глаза.

— Да куда ж тебе еще наливать? Ты, видать, после вчерашнего еще не отошел.

— Да ладно тебе, — скривился Таранов, — жалко, что ли?

— Не жалко, только проку что? За ум возьмешься? По-честному жить станешь?

— Опять за свое. Заладила одно и то же: честно, честно… Ну, пожила ты честно, честно горб заработала да кучу болячек, разве сама не видишь? А всё наставляешь, учишь чему-то. Может, хватит? Жалко налить, так и скажи, только не грызи ради Христа.

— Ох, ох, ох, загрызла прямо, дальше некуда. А насчет жалости, постыдился бы: разве я что жалела для тебя когда?

— Да ладно, не начинай снова, и так тошно, наливай уж, не ерепенься.