Игорь Безрук - Калейдоскоп [рассказы : СИ]

— Мне нисколечко не страшно, — не унимался старший, пытаясь поскорее отвлечься от надоедливых фантазий.

— Валь, — обозвался Валера, один из малышей, — и мне нисколечко не страшно.

Эта неожиданная поддержка прибавила Вале уверенности. Пара-другая минут прошла, и уже не казались пугающими ни темное, затянутое тяжелыми облаками небо, ни словно искромсанные контуры верхушек деревьев, ни мрачные силуэты приземистых деревенских домов, скрытых в густых зарослях.

Валя приехал погостить к своей бабушке, но за минувшие дни пребывания здесь он еще ни с кем из сверстников не успел познакомиться, так как был немного застенчивым. Он выходил за калитку на узкую немощенную улицу, минут десять стоял, потом заходил обратно и бесцельно шатался по двору, нарушая спокойствие кур, кролей и трехмесячного чумазого поросенка.

Отсутствие товарищей, праздное блуждание нагоняло тоску, и Вале всё чаще хотелось домой, к матери и отцу. Но в один из вечеров, как обычно, вышел за калитку и обнаружил на скамейке у бабушкиного забора стайку деревенских ребятишек, что-то с интересом обсуждающих. Валя тут же заважничал, принял вид напыщенного воробья и не спеша подошел к ним.

— Вам что, делать больше нечего, как доски колупать? — спросил он у ребят.

— Нечего, — отозвался один и вопросительно посмотрел на Валю.

— Давайте страшные истории рассказывать. Я так обожаю всякие страшные истории. А вы любите? — спросил Валя и уселся рядом с ними. — Вот одна из них… — начал он сразу.

Мальчики не заметили, как стемнело. Расходились завороженные, и на следующий день под вечер вновь собрались на той же скамейке. Теперь рассказывал один из малышей. Рассказывал путано, сбиваясь, но захватил всех, даже Валю, который был очень впечатлительным ребенком.

В наступившей заем тишине он первым и очнулся:

— Это всё чепуха! Нисколечко не страшно! Вот я слыхал историю — просто жуть! «Красные руки» называется, — сказал он и тут же продолжил:

— В одной из деревень, ну почти, как наша, еще до революции на окраине жил старый помещик. Лет ему было, наверное, с сотню. Родня вся давно его оставила: сбежала за границу с беляками, а этому — какая дорога, он и ходил-то еле-еле. Так вот, любил, значит, этот древний помещик играть на пианино (оно у него в одной из комнат стояло). Играл просто так, для себя, и только поздними вечерами, когда опускалась темнота. И мелодии все тоскливые были, жуткие. Мимо усадьбы его люди даже ходить боялись. Хорошо, она чуть в стороне от деревни находилась, но всё равно в тихую летнюю ночь при легком дуновении ветра иногда отзвуки мелодий доносились и до ближайших домов, и не один, уловивший их, замирал на минуту с дрожью — такими зловещими казались им и тот дом, и те мелодии.

Так продолжалось каждый день, пока, наконец, однажды звуки не умолкли, и всю ночь, будто плача, заунывно выла собака. Когда на следующее утро зашли во двор, нашли дохлую собаку и распахнутую настежь дверь дома. Бывший помещик лежал лицом на клавишах, одна рука его свисала, другая покоилась рядом с лицом. Остекленелые глаза его были широко раскрыты, а на губах застыла чудовищная улыбка. Ужасный лик. Труп. Остывший мерзкий труп!

Валя обвел глазами малышей. Видно было, что они заинтересовались его выдуманной историей. Мало того, они поверили ему, приняли всё за чистую монету.

У Вали при виде их оцепенения возникло безумное желание еще пуще напугать малышей, заставить их просто дрожать от страха. И он продолжил:

— Похоронили его на их родовом кладбище неподалеку от усадьбы, а в самом доме устроили деревенский клуб. Пианино поставили в одной из комнат, сделав там красный уголок. Так бы оно и пылилось там, не приедь через пару недель в деревню новая учительница. Так как лучшего здания для школы не нашлось, в отдельных комнатах нового клуба устроили классы. Учительница стала жить при клубе. Места было достаточно. На удивление всех, она замечательно играла, и пианино ей понравилось. Часто после уроков она садилась за него играть. Однажды ночью она проснулась от странных звуков за стеной, как будто кто-то играл. Поначалу она решила, что это балуется кто-то из молодежи, но, взглянув на часы, поняла, что время за полночь, и клуб давно закрыт. Не без боязни прошла она в красный уголок и заглянула туда. Крышка пианино оказалась открытой, а по клавиатуре бегали красные кисти рук, обрубленные по самые запястья. Красные руки…

Валя приглушенно зашептал, увидев, как сжались малыши.

— Красные руки! Представьте: в мягком освещении, на черном фоне пианино — красные руки! Тонкие, длинные, красные пальцы. Они то замирали неожиданно в каком-нибудь месте, то срывались в быстром беге, устремляясь по черно-белой клавишной дорожке.

При появлении учительницы, музыка зазвучала сильнее, громче. Они будто узнали о появлении постороннего, но всё равно продолжали играть. Играли, играли, играли. Длинные, тонкие, красные пальцы. Учительница и не заметила, как утихла мелодия. Она стояла в оцепенении, ни в силах шелохнуться, невмоготу оторвать взгляда от алого кошмара на другом краю комнаты. Наконец, обессиленные или умиротворенные, красные руки осторожно прикрыли крышку пианино и замерли на её черной поверхности. Через минуту свечение их угасло, и весь клуб погрузился во тьму. Красные руки полностью растворились в ней.

Валя замолчал. В наступившей тишине было слышно только звучное треньканье сверчка и скрип висящего на столбе фонаря, который слегка раскачивало налетающим порывом ветра. Деревья готовились ко сну.

— А дальше, Валь? — раздался вдруг голос Валерки. И этот вопрос оказался для Вали таким неожиданным, что он даже вздрогнул и почувствовал, что прежняя уверенность в себе исчезла, и наступила какая-то неприятная полоса, которую актеры обычно называют «вживанием в образ». Но делать было нечего. Валя ощутил, что свести свой рассказ к шутке не сможет, что уже нечто потустороннее начинает довлеть над ним и заставляет продолжать вопреки возникшему страху.

— Дальше? — неуверенно начал он. — Дальше — хуже. Концерты продолжались каждую ночь, в одно и тоже время. Учительница стала просыпаться в один и тот же час, на удивление, не обнаруживая и тени сна. И что-то всегда толкало её идти в ту комнату, смотреть, как бегают по клавишам красные руки, ощущать, как засасывают её те жуткие звуки. Не смея никому рассказать о своих кошмарных ночах, она попыталась узнать хоть о чем-то, что могло натолкнуть её на мысль о появлении странных музыкантов. В том, что это был не сон, она убедилась в первую же ночь, а потом настолько свыклась, что уже ничуть не страшилась и часто, особенно в последние ночи, очарованно заслушивалась льющимися из пианино мелодиями. Она разузнала, что раньше пианино принадлежало бывшему владельцу дома, что он часто играл на нем поздними вечерами, что он умер и похоронен неподалеку.