Игорь Безрук - Калейдоскоп [рассказы : СИ]

Будучи очень суеверной и веря в существование души после смерти, она решила, что вероятнее всего на том свете бывшему помещику не хватает единственной земной радости — музыки, поэтому он продолжает приходить сюда ночами, играть и наслаждаться своей игрой.

«Через сорок дней, — сказала ей одна древняя старушка, — душа его успокоится и уйдет в мир иной. А пока она мается, бродит по старым местам, прощается с прежними чувствами. И беда, если она возненавидит всё, что так или иначе помешает ей в этом или попытается отнять у неё последнее, что осталось от этого мира». А был это уже тридцать пятый день, как отпели помещика. Дождаться последних пяти, казалось, нет сил. Учительница перестала совершенно прикасаться к пианино, но также ночами вставала, шла в красный уголок и слушала, слушала, потому что не могла ни заткнуть пальцами уши, ни вообще пошевелиться, не то, что уйти или убежать. Власть красных рук, власть невероятной силы была во сто крат сильнее её.

В ту же ночь, как учительница вернулась от старухи, звуки были еще резче, еще громче. Они уже не были такими чарующими, как прежде, а жуткими, режущими слух и сдавливающими сердце. «Что-то должно случиться. Непременно», — подумала учительница, не предполагая даже что. Упав в постель, она мгновенно уснула, и снилось ей, что один из её учеников, именно тот, чьей семье достались остатки вещей покойника, стал тонуть. Захлебываясь, взмахивая руками, он пытается выбраться на берег, но что-то неумолимо тянет его на дно, тянет, не отпуская. И снилось, как взмахнул он в последний раз вверх руками и быстро погрузился в воду, оставляя после себя на поверхности лишь расходящиеся круги да лопающиеся то тут, то там воздушные пузыри.

На рассвете учительница подхватилась, оделась и, не взирая на раннее утро, помчалась к дому своего ученика. На её судорожный стук открыла мать мальчика, сильно удивилась, сказала, что её сын спит, что всё с ним нормально, и спросила, отчего такие страхи. Учительница в ответ только настоятельно попросила никуда мальчика после школы не отпускать и, ничего больше не объясняя, убежала. В тот же день мальчик утонул. Мать его набросилась на учительницу: «Зачем, почему?» Что могла она ответить? «Не знаю, не ведаю, не объясню». Кто мог догадываться, как было тяжело ей, как мучительно, — неизвестно отчего.

А красные руки еще играли, и до сорокового дня оставалось двадцать шесть часов, каждый из которых был часом мучений, боли и неизвестности. На тридцать девятый день учительница решила отнести на могилу покойника цветы. Ей казалось, что того можно умилостивить.

На кладбище она пришла спокойная, уверенная, с букетом алых роз. Разыскала его надгробие, положила цветы и сказала: «Прости за всё нас, близоруких. За то, что не замечали мы твоего дарования, за то, что не верили в твой талант. За всё, за всё прости нас и не тревожь. Нас ждет та же участь, и та же земля покроет нас». Сказала и умолкла в ожидании, но никто ей не ответил. С тем и ушла. В тот вечер в красном уголке вновь звучала музыка, но уже не так устрашающе — тихо и мягко. Но и эта чарующая мелодия коварно обволакивала сердце учительницы и разъедала душу.

О, пламя сердца! Тебя зажечь любое чувство может, любая музыка тебя воспламенит!

Валя умолк. Он испугался последних слов. Они не могли исходить из него, он так никогда не говорил, он даже слов таких не знал, не то, что сложить стройный ряд предложений. И то, что он так связно всё сумел изложить, испугало его еще сильнее, чем испугало бы, может быть, само действо: шум ветра, качание фонаря и треньканье сверчка во вдруг наступившей тишине. Он замолчал и больше ничего не смог произнести.

Расходились по одному. Валерка жил на другом конце деревни. После страшного рассказа ему тоже стало боязно, поэтому он попросил его провести, а Валя согласился. Любопытство вскоре, однако, взяло верх.

— Ты расскажи, — попросил он вдруг Валю, — что дальше было.

— Дальше? Дальше было страшно. Остались считанные часы до наступления сорокового дня. Музыка играла тихо, и ничто не предвещало беды. Учительница уж совсем привыкла и слушала в очарованье, но всё ждала, что что-нибудь случится — таким роковым ей казался тот последний день. И будто кто-то нею управлял весь вечер. В тот же день она еще раз посетила могилу помещика, но не плакала, слез совершенно не было, только неясная печаль закралась в сердце и не хотела ни выйти оттуда, ни уйти. А он, казалось, как знал об этом: играл в предыдущую ночь всё ярче, живее, вновь и вновь околдовывая её. И всё бы хорошо, но мысль, что тот злополучный день приблизился, что вот-вот он наступит, съедала её. И вот в двенадцать ночи она вновь идет и вновь несет цветы ему на могилу. И снова просит быть благоразумным, понять, что нужно быть терпимее, нужно быть добрей, тогда лишь только можно навсегда успокоиться. Как только она произнесла это, тут же поднялся ветер, зашумела листва, раздался крик совы. Потом всё разом смолкло и будто замерло. И учительница все приняла за знак, за намек, что понята и больше ей бояться нечего. Она неторопливо поднялась, отряхнула приставшую к коленям пыль и собралась было уходить. Но стоило ей только обернуться и посмотреть назад, как что-то крепко охватило её горло и стало душить. Она рванулась, вырвалась и оглянулась, чтобы посмотреть, кто всё-таки напал на неё, но перед собой увидела лишь обрубки рук — знакомые красные кисти. Она так поразилась, что не смогла даже двинуться с места. Спина её уперлась в железную решетку ограды. Она даже не услышала своего крика, ибо кранные руки в мгновение охватили её и сдавили еще сильнее, не дав вырваться последнему выдоху, засевшему в груди…

Валя умолк и посмотрел на своего приятеля. Лицо Валеры в сумрачном отблеске фонаря казалось бледным и испуганным. И Вале вдруг захотелось напугать этого малыша еще больше. Коварная мысль вызвала какое-то сладкое чувство торжества и превосходства. Он тут же извинился перед Валерой:

— Прости, но дальше я не пойду: я обещал бабушке вернуться рано. Тебе отсюда недалеко, твой дом уже виден, дорога освещена неплохо, и луна сегодня светит ярко.

Сам быстрее пошел назад, но только зашел в тень, свернул в проулок и побежал, что есть духу, чтобы обминуть полуразрушенный сарай, оставшийся от бывшего здесь ранее хозяйства. И рассчитал так: Валере, чтобы добраться до своего дома, надо пройти мимо кладбища, и там он обязательно пройдет — одна дорога. Тем временем сам Валя добежит до кладбища и сделает всё так, что Валера, находясь под впечатлением истории, услышав шелест листьев и тошнотворное завывание, что Валя мог исполнить мастерски, стремглав помчится к дому. Валя же вослед ему забавно посмеется, потешится.

Так и случилось. Валя добежал до первых гробков, приблизился как можно тише к кладбищенской ограде, выходящей на дорогу, и, обхватив две тонкие осины, стал расшатывать их, схлестывая ветви и одновременно протяжно — по-волчьи — подвывая.