Игорь Безрук - Дом вечности [рассказы : СИ]

Еще с километр прошла Марыся и совсем потеряла голову — нет дороги! Заметалась. И назад готова бежать — детей выручать, и до асфальта добраться необходимо — вдруг дед не соврал и автобус в самом деле проходит тут? Она бы уже упросила водителя взять их, на коленях упросила бы, слезами горючими.

И все же не выдержало материнское сердце — побежала Марыся обратно. Бежала и укоряла себя нещадно: как же она, глупая, решилась оставить детей своих на какого-то выжившего из ума старика? Было же сразу ясно, что он ненормальный. Как улыбался странно, постоянно лебезил; как сладострастно смотрел на Ганночку — нет, не показалось ей тогда. Больной этот дед, больной! А она доверилась ему. И вот ведь как вывернул: борща ему, мол, сварить некому, один-де остался! И все сало предлагал, сало. А у самого желтое опухшее лицо — от голода!

От этой мысли Марысю передернуло всю, сердце еще сильнее забухало в груди. Откуда ж у этого отшельника сало? Ни хозяйства нет, ни живности, а он салом бахвалится, в дорогу дать ей обещает!

Не помнит, как добежала, как влетела в лачугу, как ахнула враз и осела прямо на пороге, словно во сне спросив:

— Что же вы делаете, отец?

— Сала тебе нарезаю, — спокойно, будто ничего не произошло, и также, как и прежде, как полоумный, улыбаясь, ответил ей хозяин, продолжая срезать кожу с подвешенного на веревке за ноги к потолку обнаженного Юрочки.

Вы заметили, что на кладбищах осень наступает обычно раньше. Она будто таится в густых зарослях акаций, боярышника, кленов и осин. Солнце еще млеет высоко, поля и луга нежатся в зелени, а в тени раскидистых кленов и долгоногих мачтовых сосен уже потихоньку начинает осыпаться листва, вянуть трава, сохнуть хвойные иглы. И хотя ветру здесь особо не разгуляться, он нет-нет, да и скользнет игриво меж дюжих стволов, взовьется к кронам и увлечет за собою жухлый лист, томящийся среди своих вечнозеленых собратьев. Что он там ему нашептал, какими диковинными далями обольстил, неизвестно, но удивительно видеть, как, вчера еще поникший, сегодня задрожит это лист ошалело, сорвется со своей ветки и понесется вслед бесшабашному новому другу неведомо куда. Но улетит недалеко: ветер снова стремительно взмоет в гудящие кроны дерев и забудет скоро про своего наивного и доверчивого спутника. Тогда сникнет обидчиво желтый лист, опустит острые края, как в горе плечи человек, и медленно и плавно падет наземь, чтобы там, смешавшись вскоре с такими же, как и он сам, горемыками, уснуть навечно в общей могиле осеннего ковра.

Но некоторым из них, бывает, удается уловить последний рывок уносящегося проказника-ветра и они пролетят дальше, за погост, упадут на прогретый солнцем асфальт и еще покуражатся в шальных виражах младенцев Эола, рожденных вечерней прохладой.

И с приближением осени таких путешественников становится всё больше и больше; и вот уже у юноши, возвращающегося с работы, чуть ли не рябит в глазах от буйства красок, и он то и дело поднимает голову и переключается то на ряды густых кустов жимолости вдоль опоясывающей кладбище аллеи, то на стылые могилы, стеснившиеся в непроходимом на первый взгляд лабиринте.

Почти каждый день он ходит на работу по этой аллее, и каждый раз мимо него проплывают вензеля и завитушки, решетки и оградки, кресты и стелы, мрамор и бетон. Молодой человек так уже свыкся с ними, что, кажется, и сама смерть, вдруг объявившаяся в купе зелени, не испугала бы его. Отдельными барельефами и рисунками, бюстами и портретами он даже любовался, а фамилии, лежащие вдоль асфальта, давно выучил наизусть. Кладбище для него стало таким же обыденным и обыкновенным местом, как городской парк, лес, сад. И потому, наверное, увидев сегодня по возвращению с работы свежий могильный холм, а на нем яркий букет черных роз, у него созрела безумная мысль подарить такие же розы своей девушке.

Бесспорно, среди всякого вида роз черные не шли ни в какое сравнение и были, скорее всего, очень дорогими. Наш юноша в жизни бы не позволил себе разориться на такую роскошь. Но когда он представил себе, какими маслянистыми станут глаза его девушки, когда она увидит такие розы в его руках, сколько радости появится в них, он не удержался, и хотя сомнения еще одолевали его — стоит ли вообще брать цветы с могилы, — вернулся и взял.

Девушка на самом деле очень обрадовалась. Такая неожиданность: цветы в будний день, да еще розы, да еще черные, каких днем с огнем не сыщешь!

— Боже мой, солнце мое! — не сдержала она своего восторга. — Ты сошел с ума! Это просто немыслимо! У меня нет слов.

Сияющая, она повисла у юноши на шее, лобзая и крепко обнимая его, а он, словно ничего не произошло, только пожимал плечами и говорил обыденно:

— Да что такого, ничего особенного, просто захотелось доставить тебе удовольствие.

— Ты не понимаешь, дурашка, что это за подарок, какие это цветы! Как я тебя люблю! — чуть не парила вокруг него счастливица.

Но ночью ей приснился страшный сон. Будто они занимались любовью, и вдруг парень стал превращаться на глазах в безобразного мертвеца. Кожа его позеленела, волосы осыпались, лицо невероятно сморщилось, глаза запылали жарким огнем, и он произнес:

— Отдай мои цветы, девочка! Зачем ты взяла мои цветы?

Девушка в ужасе подхватилась в постели, посмотрела по сторонам, но вокруг была лишь комната, слабо освещенная уличным фонарем снаружи. В тусклом отраженном свете она увидела рядом с собой на постели спиной к ней своего дремлющего друга и облегченно вздохнула: то был лишь сон, самый обыкновенный сон. А раз так, то и мертвец, и тот ужас, который она испытала при виде его, нереальны и рождены всего лишь перевозбуждением накануне вечером. Значит, и бояться никого и ничего во сне ей не следует. С ней рядом друг, она может прикоснуться к нему и ощутить его.

И все же ей было страшно. Она снова легла, прижалась к юноше, чтобы успокоиться.

А тот будто во сне почувствовал ее прикосновение, заворочался, обернулся, и девушка опять дико вскрикнула: на нее как прежде уставился тот же мертвец и завел свою старую пластинку:

— Отдай мои цветы, девочка! Зачем ты взяла мои цветы?!

Девушка истошно закричала, кубарем выкатилась из постели, ударилась о стенку, затряслась в испуге.

Мертвец поднялся, сел на кровати, свесив ноги, и снова сказал:

— Отдай мои цветы…

Новое потрясение было неописуемым. Девушка только раскрыла рот, чтобы глубоко вздохнуть, и тут же повалилась в обморок.

Утром с удивлением проснулась на полу. Решила, что ее состояние — последствия ночного кошмара. Она с трудом поднялась, так как чувствовала себя разбитой, еле дошла до кровати, бухнулась на ее и закрыла глаза. Мертвец все еще стоял перед ней. Она посмотрела на розы. Бутоны их налились и стали еще краше. Утреннее солнце нежно чуть золотило их лепестки.