Ольга Рэйн - 13 привидений

Он скосил глаза, увидел, что незнакомка тоже уставилась на его палец, и расхохотался. Ему ответил звонкий смех, похожий на звук, с которым сосульки падают с крыш в оттепель.

Николай осмелел и обнял девчонку за плечи, она доверчиво прильнула к его груди. И таким теплым было объятие, что он пожелал, чтобы эти минуты никогда не кончались.

Радужные круги расплывались перед глазами, с мелодичным звоном осыпалась с черных ветвей снежная крупка, солнце пробивало тучи розоватыми лучами, грудь распирала не испытанная ранее нежность, а голова кружилась от любви.

– Как тебя зовут? – шепотом, боясь отпугнуть счастье, спросил Николай.

– Олгы, – ответила девчонка.

Он не понял тогда, было ли это имя или другое слово, но порадовался его звучанию.

Олгы вся сжалась, отпрянула от Николая, сунула руку за пазуху своего малахая. Раздались странные всхлипы, хныканье, и Николай похолодел: «Плачет? Я чем-то ее обидел? Поди, не девка из кабака, чтобы ее лапали». Однако тут же вспомнил о более чем свободных обычаях северных эвенков, которые в знак дружеского расположения могли подложить в постель к любому хоть жену, хоть сестру или дочь.

А плач, похожий на мявканье, слышался уже отчетливо. Николай обеспокоенно отодвинулся от Олгы. Она подняла на него грустные черные глаза. Но в них не было ни слезинки! Пока Николай любовался их сухим, жарким блеском и стрельчатой тенью ресниц на щеках, Олгы откинула косую полу своей одежки, достала что-то. Николай перевел взгляд.

О боже!..

В руках Олгы ворочался маленький скелетик. Крохотные беззубые челюсти выпачканы красным, в мелких костяшках пальцев запуталась вырванная клоками собачья шерсть.

«Лайки Устына!» – мелькнула мысль.

Николай отшатнулся. Но Олгы так жалобно и проникновенно на него смотрела, протягивая шевелившуюся пропастину, что он замешкался и не убежал прочь. Да, конечно, эти останки – видимость, а вот Олгы живая, настоящая.

А в мозгу завел-запел печальную и дивную историю голос, не слушать который было невозможно.

…Олгы должна была стать в своем роду телкой-матерью. Так называли очень молодых девушек, которые приносили дитя сразу после первых признаков женской зрелости. Только невежи считают, что кровь северных людей выстужена морозами, высушена ветрами и вяло течет из-за постоянного голода. Любовь северян не боится ни чужого взгляда, ни стужи. Родился на свет – люби. Согревай своим телом другое тело, дай возможность умершим предкам вновь выйти на свет из утробы. Поэтому каждое дитя дорого. А если оно еще от пришлого человека, то вовсе бесценно. Так не застоится кровь, будет здоров род.

Олгы взял одной ночью приезжий русский, который торговал с ее родом. За мешки красивых шкур, оленину отдал ружье и припас к нему. И еще угостил всех спиртом.

Сначала хорошего человека согрела старшая жена, потом вторая… А третью он прогнал – надоели. Олгы, по их примеру, натерлась жиром и лежала, едва дыша, чтобы не пропустить ни одного звука, с которыми творится русская любовь.

Но кому нужна худющая страшила? Вот вторая жена отца – красавица всем другим родам на зависть, жирная, как отожравшаяся по осени рыбина, неповоротливая от сала на боках и ногах. Пусть во рту не хватает зубов, зато у нее лицо круглое, как луна, и три подбородка!

Тут прихватило живот от обильной пищи, случавшейся очень редко, и Олгы голяком вылезла из чума.

Потом задержалась, не чувствуя холода под бледным и тусклым взором луны. Руки ее в темноте белели, как крылья птицы, босые ступни так легко ступали, что снег не скрипел.

Русский тоже по нужде вышел, увидел танцевавшую Олгы и тут же навалился на нее.

Олгы громко смеялась, как другие женщины во время соития, несмотря на то, что ей было страшно и больно. Ничего не поделаешь, жизнь – это страх и боль. Не чувствуют только те, кто ушел к предкам.

Потом любопытная луна из неяркого пятна стала разноцветной, обрушилась на Олгы и запылала сладким пламенем в животе. «Однако, ребенок будет», – решила Олгы и, прежде чем забраться в чум под полог, снегом вытерла с себя жир.

Уезжая поутру, русский только Олгы оставил подарок – штуку красного полотна, настоящее богатство.

Но завистливые злые духи, которые давно затаили зло на род, не вынесли удачи, решили напакостить. Расцветили лица женщин багровыми пятнами, исторгли из их ртов кровавую пену. Такие же красные отметины Олгы видела у помощника русского купца. А когда пятна почернели, стали язвами, в роду начался мор…

Николаю бы задуматься: поветрие черной оспы случилось в прошлом веке, откуда же знать о нем этой пригожей тунгуске не старше восемнадцати? Значит, не человек она, а такая же, как скелет в ее руках. Красота – всего лишь ловушка-обманка, за ней скрывается нечто ужасное. И нужно если не жизнь свою спасать, то хотя бы душу.

Но он завороженно слушал беззвучный рассказ, слушал сердцем, которое не билось, мыслями, подчинившимися чужой воле, всем своим существованием, которое закончится здесь, у черной лиственницы.

А голос тянул рассказ, похожий на песню, дальше…

Призвали шамана, чтобы он прогнал злых духов, отбил у жителей Нижнего мира остаток рода – пять человек, и среди них Олгы. А потом осталась только Олгы и шаман. Но он не бил в бубен, а тихо хрипел рядом.

За поднятым пологом чума кишели твари, тянули когтистые лапы – порвать человеческую плоть, насладиться истекающим кровью мясом, выпить чужую жизнь, утолить вечную жажду. А еще дальше земля рвалась и трескалась, и в сполохах синего пламени медленно поднимались те, кто, дай им волю, могут уничтожить весь мир.

Один глаз шамана закатился под темное сморщенное веко, другой неотрывно уставился на бубен. И Олгы поняла: чтобы им уцелеть, нужно бить в бубен. Быстро, очень быстро, быстрее мысли. И сильнее, чем это смогли бы сделать волосатые великаны, которые когда-то могучими руками подняли землю, как оленью шкуру, создали сопки и долины.

Но ровдужная рубаха, залубеневшая от рвоты, словно спеленала Олгы. Может, уйти вслед за родом? Ведь где-то далеко в Верхнем мире мужчины готовят оленье стадо к перегону, женщины разбирают чумы, скатывают шкуры. А горластые дети…

Дети! Будет ли ползать среди них ребенок Олгы, мусолить в беззубых деснах олений хрящик, поднимется ли на кривые ножонки, держась за шест чума? Вырастет ли он, вернет ли в своих детях всех родичей, которые когда-то жили до него? Нет, однако. Ведь для того, чтобы после смерти жить, нужно сначала родиться.

Но ребенку еще семь лун сидеть в Олгыном чреве. И так и не ставшая телкой-матерью Олгы нашла силы коснуться бубна.

А где колотушка, которая может все: и время вспять повернуть, и жизнь подарить уже мертвому, и загнать обратно тех, кто из-под земли лезет? Беда – видно, пораженный болезнью шаман, падая рядом с очагом, уронил ее в пламя. Теперь вместо огня лишь черные угли.