Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

Леся с болью вспомнила, как равнодушно прошла мимо белых стволов, подернутых темными полосами. Как проболтала, проулыбалась, прогорела щеками встречу с ними. Как отвлеклась на мальчишку, пахнущего хлебом, не учуяв, как клубится вокруг земляной дух истинной ворожбы.

— Прости, — зашептала она. — Я слепая, слепая и глупая. Прости. А ты живой, ты могучий, в тебе столько всего. — Она задохнулась словами и стала думать громко и внятно, чтобы лес ее услышал. — Ты — и смерть, и жизнь. И рокот с тишиной. Ты сам себе Хозяин… Тебе и Матушка не нужна.

Но по ветру, пронесшемуся из непроглядного далека к самым Лесиными ногам, она тут же поняла, что снова ошиблась. Властная мужская рука не нужна лесу. Нужна мудрая женская сила. Плодородное лоно, благостное и щедрое. Несгибаемая воля, нескончаемая любовь, грозовая ярость. И все женское, и все материнское, и все могучее истинной мерой. Матушка нужна лесу. Без нее осиротел он. Без нее засыпает, отмирает, тонет в мертвой воде, гниет в проклятом болоте. Вечная матушка. Не безумная баба, до пустоты выхолощенная. Не девка-мертвячка. Не древняя старуха, покорная чужому слову. Матушка. Яростно любящая, яростно карающая. Матушка нужна. Ее лес ищет.

Никогда еще Леся не ощущала свою бездетную пустоту. Никогда не страдала от неслучившегося с нею. Не ее искал лес. Не в ней углядел он тепло хозяйской ладони, ласково обнимающей, хлестко бьющей. Другая нужна, наполненная новой жизнью. Другая. Выбранная лесным человеком для лесного дома. Приведенная в него по всем правилам. Не она. Да и некому больше искать, некому вести в лес.

— Волк, что ли, должен? — с горькой ухмылкой спросила Леся. — Или мальчик мучной?

Переступила босыми ногами, вспомнив вдруг, что стоит одна посреди соснового бора, а на ней только старая шаль да обтрепавшийся бинт на бедре. Под ним притихла воспаленная боль. Притихла, но не ушла. Анка с ее уколами лишь отсрочила неминуемую беду. Леся прикоснулась пальцами к краям раны, проступающим под тканью, стиснула зубы, подтянула края повязки, чтобы не спадала.

— Помоги мне… — попросила и опустилась на мокрый мох, вцепилась в него, с трудом удерживая слезы. — Исцели. Людские средства не помогают. Спаси лесными.

Сосновник заскрипел, застонал. Пахнуло гнилью, потянуло болотиной. Мох под руками стал скользким, поползла к нему гнилостная хмарь. В чаще испуганно загомонили сохатые тени. Вздохнул и поспешил прочь старый лось. Вот что будет с лесом, если не отыщет он Матушку. На место жизни придет дурная смерть. Сменятся звериные души на болотных тварей из гнилой плоти да переваренной тины. Нужна лесу женская рука. Только за руку эту нужно Матушку привести, чтобы все по законам, чтобы истинно все. Истину твердила Аксинья — тот самый сын нужен лесу. Хозяйничать и хранить покой. Леся поперхнулась внезапным смехом. Глупая баба все перепутала. Злоба затмила глаза. Не для того! Не для того!

Леся вскочила. Повязала шаль так, чтобы та не соскальзывала с плеч.

— Мальчик! Мальчик тебе нужен! — закричала она, задрав голову к кронам. — Тот самый сын!

Сосны пошли волной, будто крик ее обернулся ветром.

— Я помогу! А ты мне поможешь! Исцелишь! Да? Да?

Лес зашумел в ответ так яростно, что заглушил ее. Ударил в лицо свежим духом своим — духмяным, хвойным, заголосил сотней птичьих трелей. Угадала! Поняла! Леся обхватила себя, чтобы сдержать радостный озноб. Как приятно ей было чувствовать тело свое и себя в нем. Как легко ей было говорить с лесом и слышать ответы его. Ложным обернулось все ложное. Простым — все сложное. И пустота, оставленная зверем, будто наполнилась чем-то теплым и пульсирующим. Леся провела ладонями там, где нагрелся клубок из рассветных лучей, росистых трав и тонконогих рогатых чудищ, что обернулись зверьем, которому только предстояло еще родиться и жить в лесу с истинным Хозяином. Тем, что выживет и вырастит, чтобы привести в дом Матушку, как суждено и ему, и ей, и всем лесным, будущим и прошлым, каждому, готовому отдать лесу всего себя.

— Я — твоя, — призналась Леся, обнимая ошкуренный старым лосем ствол, к которому успела вернуться, сама не заметив, как.

— Я — твоя, — повторила она, чувствуя сосновый сок, поднимающийся от корней к кроне.

— Я — твоя, — прошептала она, растворяясь в этом движении, питаясь им, наполняясь им.

— А я — твой, — ответил ей лес, выпуская из себя к лосьей поляне, где Лесю уже заждались те, кого ей было поручено спасти, пусть они об этом и не знали.

Демьян.

Как это вышло, Демьян и не понял. Вроде только спровадил братца в лес, понадеялся, что тягучая ночь любого несмышленыша научит уму-разуму. Вроде только в огонь глянул, вдохнул его дыма, терпкого жара, чада влажного дерева, сгорающего до красных углей. Вроде только плечами повел, прогоняя холод, хлынувший было, стоило остаться без куртки. Вроде только откликнулся на злые слова пришлой девки, вроде только ощерился на нее, чтобы закрыла рот свой да спала, не будила безумиц, совсем уж осиротевших. Вроде только вспыхнул алой злобой, вроде только присмотрел себе место у костра, чтобы подремать.

А уже все свершилось.

Запульсировало жаром во сто крат сильней того, что тянулся от костра. Забилось в клетке ребер. Затомилось под пупком. Демьян все пытался вырваться, выплыть из дурманного водоворота, но тяжелые воды шли ленивой гладью, девка прикусывала ему мочку уха, стонала чуть слышно с такой мучительной сладостью, что борьба бессильно уступала место чувствам другим. И другим желаниям.

Девка горела в его руках. Плавилась, словно тягучая еловая смола на солнце. Пахла так же — хвоисто и терпко, абсолютно лесно. И прошлое тут же услужливо хлынуло, закружило голову. Кто пах так, кто вжимался под ним в сырую землю, кто царапал его обломанными ногтями? Поляша. Тоненькая, как молодая березка. Но полная лесной мудрости, родовой силы, чащобного духа. Телесного голода молодой зверицы не хватало ему в Катерине, любящей горячо и полно, без жажды, с человечьим гонором перед беззастенчивой яростью волка. Девка же не смущалась своего желания. Хотела и брала, хотела и отдавалась. Откуда только нашлось столько силы в измученном лесом тельце?

Демьян сжимал ее шею, и пальцы обхватывали ее полностью, почти встречались на загривке с приподнятыми прозрачными волосками. Девка не закрывала глаз, но смотрела мимо, куда-то в сторону, выше его плеч. Демьян даже оглянулся разок, не смотрит ли кто. Нет. Ничего там не было. Только сосновый бор обступал поляну, пока хозяин ее топтался по сухим тропам, вздыхал, ожидая рассвета, который прогонит незваных гостей прочь. А девка все продолжала смотреть, не моргала даже. Кусала губы, жадно тянулась ими да впивалась, как изнывающая от жажды. Будто тот, кто всю свою жизнь боялся большую воду, вдруг обернулся ею и сам поманил себя шагнуть с обрывистого берега в бездонную пучину.