Сергей Алексеев - Пятый всадник

Но потом самый старший, седой, хряпнул рюмку жидкости, которую я идентифицировал как водку, но она могла быть и разведенным спиртом, и заговорил.

Слова сыпались одно за другим. Какие-то из них – страшные. Другие абсурдные. Третьи даже смешные, но и за ними стояли смерти и разрушения.

Война все-таки была. Но короткая… и очень странная. И закончилась вроде как ничьей. Вооруженным равновесием.

Был обмен ударами. Но ПВО сработало. И у них, и у нас. Большинство ракет были перехвачены, сбиты и взорвались в воздухе. Многие над третьими странами, которые к конфликту отношения не имели. Народу погибло не больше миллиона в той и в другой стране. Поразили в основном военные объекты. Вашингтон разбомблен в хлам. Москва – более точечно, но тоже сильно. Высшее руководство обеих держав погибло.

На момент последних сообщений по спецсвязи, которые работники этой линии РЖД получали – жертвы еще не были подсчитаны. Несколько часов они сидели тоже без информации. Ясно было только, что в остальной стране жопа. Полная. Они недоумевали, почему ничего не делается для населения. А вот я догадался. Наверно, силы, задействуемые для ликвидации чрезвычайных ситуаций… как и армия… были уничтожены, рассеяны. А их остатки так же, как и я, спасали прежде всего своих.

По поводу того, кто начал… обе стороны обвиняли друг друга (а что это за сторона, помимо России – вы и так догадались).

Поправка. Вы в своем будущем можете не знать такие вещи, поэтому разжую для вас, потомки. На страну под названием Россия весь двадцатый и начало двадцать первого века точили зуб США (Соединенные Штаты Америки) с другого конца глобуса. Потому что наши геополитические позиции и идеологические установки уж очень не совпадали.

Обе стороны понесли почти равный ущерб. И уже типа помирились.

«Чего?! – захотел крикнуть я. – Какой, на хер, помирились?».

Для меня это звучало как перемирие в Великой Отечественной после битвы под Москвой.

А вот так. Нет, на самом деле, конечно, не помирились, но прекратили стрелять. Не начали фронтальное наступление, десантные операции и боестолкновения с помощью обычных вооружений. Оставшихся арсеналов хватало для равновесия страха на новом уровне – когда уже знаешь, что стрелять будут и без раздумий. Даже при том, что ряды очень поредели. Мне, гражданскому человеку, никогда не понять эту психологию. Но, наверно, инстинкт самосохранения позволил остановиться у черты. Это было не перемирие, а вооруженный нейтралитет. В отличие от Второй Мировой, ни у одной из сторон не было задач по захвату и удержанию территории противника. А может, возможностей для этого.

Мне сказали, что самолеты больше не летали и корабли не плавали.

Мобилизации пока тоже не проводили. Наоборот, стараются разоружить ненадежные части и упаси боже, чтобы оружие не попало к населению. Где-то собрали какие-то трудовые армии и направляли их в очаги ядерных ударов и пожаров. Но разбор завалов еще не начали, пожары еще пылали. Даже оцепление не везде смогли выставить.

И была уже вроде даже совместная комиссия то ли по прекращению огня, то ли по расследованию причин катастрофы. А кто-то из элиты уже предполагал, что это вообще случайность, сбой системы дальнего оповещения или контроля запуска. Или, может, диверсия третьей стороны. Неких террористов. Звучало нелепо.

«Каких? Марсианских?»

– Значит, пиндосам тоже досталось? – переспросил я.

– Ага. И это радует, – пробормотал старый железнодорожник в фуражке с гербом. – Не жалко, что своя корова сдохла, жалко, когда у соседа жива. Если у них там тоже ПЦ, это хорошо. К нам не полезут.

– Теперь точно не полезут. Вроде говорят, куда-то уже китайцы вошли, – осторожно дополнил слова начальника еще один, помоложе.

– Оккупируют, что ли? – переспросил я.

– Не. Они не оккупанты, а союзники. Заступнички. Теперь наши друзья по гроб жизни. Помогут в наведении порядка.

Почему-то у меня совсем не прибавилось радости от последней новости.

А они говорили об этом так буднично. Нет, все было не так, как в кино. Я не видел руин, не видел пожаров. Где-то это было, но далеко. А тут я видел только прокуренный вагон и пьяных невыспавшихся мужиков в спецовках или в форме РЖД.

Больше я не стал у них ничего допытываться. Да они и не знали. Похоже, их начальство – если оно с ними связь еще поддерживало – информацию им выдавало очень дозировано.

Я вежливо попрощался и оставил мужиков вместе с их недопитой банкой спирта, закрыл за собой дверцу их «каюты», как один из них, возможно, служивший на флоте, назвал купе начальника этого небольшого поезда.

По темному коридору прошел до нашего купе, слышал за другими дверями, как люди

Наверно, мы родились под счастливой звездой. Теперь осталось совсем немного.

Настя с тревогой посмотрела в мою сторону, когда услышала, как открывается дверь. Так и не могла успокоиться, расслабилась немного, только когда увидела, что это я пришел.

Я забрался к ней поближе. Не хотел больше смотреть в окно.

Мимо проносились столбы. Я слышал стук колес, и, как мне показалось, звук работы дизельного двигателя локомотива, который был совсем близко от нас. Но не слышал ни одного гудка. Мы ехали в безмолвии, казавшимся мне странным. Огней вокруг не было.

Несколько раз мы останавливались. Но потом снова набирали ход. Я старался не думать о том, что будет, если пути впереди загромождены, повреждены или завалены.

Мы легли, Настя положила голову мне на плечо и прижалась ко мне щекой.

Черт, наверно, тут опять больше инстинкта, чем мыслей. Тоже мне, самец-защитник.

Но, несмотря на эту самоиронию, я чувствовал, что жизнь отдам за нее и ребенка, не задумываясь.

Наверно, гордиться тут нечем. Если это дело врожденных программ, то так бы поступил на моем месте даже еще больший трус.

Она уже спала, а я отодвинул шторку и выглянул в окно. Хорошо помню, что сначала просто вглядывался в то, мимо чего мы ехали. А потом волосы на коже у меня встали дыбом. До подсознания все дошло раньше, чем до мозга.

Поезд ехал мимо трассы. Рельсы шли почти параллельно большому федеральному шоссе. И я увидел, что на съезде к соседнему городу, небольшому, но где, как я знал, есть фабрика по производству взрывчатых веществ и мотострелковая часть, стоят, занимая все полосы и разделительную полосу – тысячи автомобилей. В основном гражданских. Но я заметил среди них и несколько грузовиков, «Уралов», похожих на военные. Хотя это могли быть и какие-нибудь коммунальщики или дорожники.

Все они были на вид целыми. Но ни у одной не светились фары. Они казались брошенными. Когда я пригляделся… Нет, меня не вырвало, как в кино. Но замутило. Передняя дверца одной из легковушек была приоткрыта, и что-то из нее торчало. Похожее на голову человека. Неподвижную.