Чез Бренчли - Новые страхи [сборник litres]

Она плакала и кричала на меня часа два, но через некоторое время стала затихать. К тому времени отец уже должен был вернуться домой. Мама пробовала позвонить ему по телефону, но мы услышали звонок из родительской спальни. Телефон он оставил там.

К полуночи отца все еще не было, и мама позвонила в полицию, чтобы сообщить о его исчезновении, но для них отец пока не считался пропавшим, поэтому мама стала обзванивать больницы. Она позвонила в полицию штата. Она ходила туда-сюда по коридору, заходила в гостиную, смотрела там из окон, как бы рассчитывая заметить отца, проезжающего мимо, или что-то такое. Она заходила во все комнаты, включая там свет, затем включила свет возле дома. Наверно, наш дом выглядел как гигантский торт, купленный по случаю дня рождения, все огни в нем и вокруг него горели. Зачем она это делала? Может быть, думала, что он потерялся во тьме и что ему нужен своего рода маяк, который бы указывал дорогу к дому.

По истечении положенного срока она сообщила о его исчезновении в полицию, и они расклеили объявления. Одни говорили, что его видели на севере штата Нью-Йорк, или другие, что в штате Мичиган. Он не звонил. И не писал.

Мы с мамой постепенно привыкали к жизни в изменившихся условиях: она ходила на работу, а я в школу, хотя, как только учителя и другие заметили мой вздувшийся живот, я решила оставаться дома. Маме я этого не говорила. Я просто уходила прежде нее, дожидалась за углом, пока она уйдет, потом возвращалась домой, шла к себе в комнату, валилась на кровать и смотрела в потолок. Иногда я делала себе бутерброд, но большей частью сидела или лежала на кровати и думала… ни о чем.

На шестом месяце я была дома и ничего не делала, когда в дверь позвонили. Я подошла к ней. Это был один из тех ребят. Он даже не заслуживает того, чтобы быть названным по имени. Он-то точно не называл меня по имени во время всего того полуторачасового испытания. Я распахнула дверь.

– Что?

Он потоптался на месте.

– Можно войти?

– Нет.

Я удивилась его приходу. Не подозревала, что он знает, где я живу. Может быть, он узнал у кого-то. Зачем ему это могло понадобиться? Не настолько он мною интересовался, чтобы появиться раньше.

– Я просто хотел сказать…

– Хватит. Слишком поздно. Не говори, что вы сожалеете. Вы не сожалеете. Вы просто боитесь, что я скажу кому-нибудь, что вы сделали, ты и твои дружки.

Он посмотрел на свои кроссовки, потом поднял взгляд на меня.

– Да. Но я сожалею. Я не хотел…

Я захлопнула дверь и вернулась в комнату к своим мертвым куклам. Достала их из стенного шкафа, взяла мокрую тряпку, раздела их и тщательно вымыла их тела. Как странно было думать, что через несколько месяцев я буду делать то же самое с маленьким существом, растущем во мне. Я хотела чувствовать себя счастливой, грустной или хоть какой-нибудь. Большей частью я ничего не чувствовала.

Я еще не показывалась врачу. Мама сказала, что не может отвести меня к нему. Люди узнают. Начнутся разговоры. От идеи уехать, затем вернуться и сделать вид, что это ее ребенок, мама отказалась. Я пыталась представить, что подумают люди, услышав детский плач из нашего дома.

Я считала, что мы могли бы переехать. Примерно в это время мама заговорила о меньшем доме. Отец не умер, считали мы, но он не присылал денег, а маминого заработка не хватало, чтобы поддерживать наш большой дом. Мне не хотелось уезжать. Что, если отец вернется, а мы переехали? Как ему узнать, где нас найти?

Когда в следующий раз к нам приехала бабушка, она покосилась на меня, потом на маму и сказала:

– Этой надо сесть на диету.

Мама засмеялась и сказала, что мы обе уже на диете.

Бабушка сделала мне еще один подарок. Новую куклу. Я поблагодарила ее. Уж не знаю, зачем она это сделала, мне было уже почти пятнадцать. Может быть, она считала, что я их все эти годы коллекционирую. Я положила новую Элизабет на полку и стала ждать.

Вскоре после этого мама нашла нам новый дом, бабушкин, и мы переехали в него. У нее был довольно большой дом, и там у меня была отдельная спальня в тыльной части дома, и мне здесь нравилось, было тихо и уединенно. Мама наконец не выдержала и сказала бабушке, что происходит, и бабушка ничего не сказала, а только сжала губы так, что они стали тонкие и бескровные. Тогда-то она и сказала, что нам надо переехать к ней.

На переезд ушла почти неделя, но мы перевезли к бабушке все свои вещи. Пришлось продать часть мебели, мама упаковала все отцовские вещи… на случай, что он когда-нибудь заедет, так я думаю, все его ботинки, джинсы, куртки и прочее. Зачем ему могли понадобиться эти вещи, когда ему не была нужна собственная жена и дочка? Но маме я ничего не сказала. Я видела, что она еще на что-то надеется. Бабушка просто головой покачала. Уж она-то знала.

Мы зажили довольно спокойно. Бабушка отвела меня к врачу, который изумился здоровью ребенка. Он говорил мне о разных возможностях, а я просто сказала, что мы с мамой собираемся его оставить. Врач посмотрел на бабушку, она пожала плечами. Дома она сказала, что я должна продолжать учебу, достала кое-какие книжки, и мы стали говорить об истории и всем таком… Это было интересней, чем в школе. Она сказала, что я могу пойти в тот же класс на будущий год или сдать тесты по программе средней школы через несколько лет. Я все думала, почему бабушка уделяет мне больше внимания, чем мама.

Как-то днем я решала задачки по математике, и тут бабушка сказала:

– Твоя мама тяжело это переносит. Понимаешь?

Я положила карандаш.

– Я не знала.

– Она потеряла ребенка.

В самом деле? Она никогда ничего об этом не говорила. Я ни разу не слышала о брате или сестре. Почему же она мне не сказала? Не это ли отец так долго собирался рассказать мне?

– Близнецы. У нее должны были родиться близняшки, – сказала бабушка и тяжело вздохнула. – Ты была одной из них.

– Я была близняшкой? – Я поморгала. Это у меня в голове не укладывалось.

– Ей пришлось выбирать. Родиться мог лишь один ребенок. Пришлось сделать выбор. Родилась ты.

Я смотрела на свои руки и не знала, что сказать. Вопросы теснились у меня в голове… слова просились с языка… но я ничего не сказала.

– Возвращайся к своей математике, – сказала наконец бабушка. Могло показаться, что это грубо, но на самом деле вовсе нет. Она не любила целоваться, обниматься и все такое, и для нее грубоватое обращение со мной было проявлением доброты. Старосветские люди. Рассусоливать не любят.

Я попробовала сосредоточиться, но то, на что обычно требовалось несколько минут, отняло у меня час. Наконец я закончила, сказала, что пойду, пришла к себе в комнату, закрыла дверь и легла на кровать.

Потом я заплакала. Мне было жаль себя, своей неродившейся близняшки, мамы и папы, которые мне о ней не сказали. Я плакала об этом ребенке. И о том парне, который мог бы быть моим парнем или даже другом. И я подумала: сможет ли он когда-нибудь найти меня в бабушкином доме? А отец?