Адам Нэвилл - Никто не уйдет живым [litres]

Кто-то бормотал под окном. Возможно, обращаясь не к ней, хотя Эмбер не могла быть уверена.

– А потом ты сказал… я сказала… я бы не… неблагоразумно… Но кто я такая… Ты, ты сказал мне… Ты поклялся… это было… что-то значило… знак… боялась, тем больше я… и теперь я знаю…

Первая, проникшая в дом, начала говорить в холле на первом этаже:

– …вовлечен… ты… ты сказал… не так просто… должна понять…

По ступеням шлепали босые ноги; были и другие признаки движения: возня там, в темноте, как будто кто-то старый и слепой вознамерился найти ее. Голос на лестнице был жестким и обвиняющим:

– Не собираюсь… Отказываюсь. Я сказала. Я сказала… не перестал… и посмотри… что случилось… свет… вообще слушаешь?

Первая гостья, возникшая в изножье кровати, быстро поднялась с пола. Эмбер не видела, кто это, но слышала, как вторгшаяся вздохнула, выпрямившись в полный рост. Плотный полиэтилен шуршал, когда конечности шевелились под своим покровом.

– Который час?

Но не ужас и не шок вышиб Эмбер из сна. Запах старого, грязного дома из прошлой жизни, и запах тех, кто бродил его коридорами и плакал за столькими стенами и дверьми, сгустился как тяжелый черный дым и опустился туда, где она лежала. И проснулась она, задыхаясь от вони этих существ.

Эмбер сидела в кухне и смотрела, как солнце встает над деревьями в конце сада.

Она была пьяна. Полупустая бутылка рома, обезвоживание и ощущение, что ее укачало, были достаточными признаками неумеренности. И еще она слишком быстро и глубоко погрузилась в лица и истории, запертые в кабинете. Так много знакомых глаз, улыбающихся со старых фотографий по соседству с желтеющими вырезками, почти что забытых уже в мире за ее дверьми, заставили возникшие воспоминания выйти из-под контроля.

«Вот и все».

Никто, близко подошедший к пониманию того, что она испытала и что она знала, не будет винить Эмбер за ночные кошмары, которые она будет испытывать до самого конца своей жизни. А после окончательного монтажа «Девяти дней» она не рассматривала историю дома 82 по Эджхилл-роуд и свою ведущую в ней роль настолько близко и внимательно, как вчера. Окончательный монтаж завершился год назад. Так что причина нынешнего рецидива была очевидна. А когда ты одна, как она прекрасно знала, нужно еще больше времени, чтобы успокоиться.

Эмбер включила радио, настроила на местную станцию. Вполуха слушала жизнерадостный репортаж об урожаях в южном Девоне: размеры фруктов, томатов, картофеля, зерна, коммерческие сады расцвели как никогда, лучшая жатва за многие десятилетия. Она каждый вечер смотрела те же самые новости по местному телевидению. Оптимистичные сообщения улучшали ей настроение. Это было хорошее время, это был хороший знак. Она была в обители красоты и плодородия; ее исцелят природа, морской воздух, солнце…

Но как ей было унять тревожное ощущение, то, от которого она не смогла избавиться, что напугавший ее кошмар явно отличался от тех, что снились ей в первые два года после побега оттуда? И он отличался от снов, приходивших к ней в море, как по яркости, так и по отчетливости. Те сны были бессмыслицей, фрагментами прошлого, ожившими и перемешавшимися с нынешней ситуацией: Драч слонялся по палубам корабля, одетый как подросток, и пытался продавать наркотики восьмидесятилетним богачам; Фергал стоял за штурвалом, одетый в белую форму, его рыжая морда ухмылялась из-под козырька фуражки; Друзья Света проводили сеанс за соседним столиком в ресторане.

Шрамы от пережитого проявлялись странным образом. Шорох и шелест пленки никогда больше не станет просто фоновым шумом; полиэтилен утратил свою утилитарную невинность три года назад. Она не сможет жить там, где есть вид на поздневикторианский дом; сама конструкция некоторых зданий заставляла Эмбер внутренне содрогнуться, когда она проходила мимо. Ей случалось выбегать из комнат, демонстрируя свою неприязнь к запаху лосьона после бритья от «Пако Рабан», вызывавшему панические атаки. От первого взгляда на остриженные волосы на выложенном плиткой полу парикмахерской, куда она зашла, чтобы обрезать свой длинный хвост и выкрасить остаток черным, ее замутило. Она не могла терпеть пыль на полу любой комнаты, в которой оказывалась, и отказывалась ложиться спать в комнате с камином; прежде чем она вступила во владение фермерским домом, все камины в нем разобрали, а дымоходы заложили.

Она едва помнила большинство недавних снов после пробуждения, от них сохранялись только остаточные страхи, прекращавшие тревожить Эмбер, когда она сознательно смотрела в лицо их очевидной нелепости при свете дня. От некоторых кошмаров она до сих пор кричала и плакала во сне, но таких было все меньше и меньше. Шок от сюрреалистических сцен ослабевал по мере того, как время оставалось за кормой жизни, которую она направила по новому курсу, по мере того, как все большие расстояния отделяли ее от того места.

Минувшей ночью сон был другим. Он обладал такими свойствами, каких у сна быть не должно: запахами, температурой, звуками и голосами, слишком громкими, чтобы происходить из путаницы в бессознательном мозге.

Она была в своем доме, Эмбер была в этом уверена, но он трансформировался в иное здание, то, в котором она тоже когда-то видела сны, точно такие же яркие; а еще она пережила там события, которые были невозможны, как говорили ей врачи, терапевты и психологи – терпеливо, спокойными голосами, в столь многих умиротворяющих комнатах.

Сон пришел слишком легко, словно призванный самим фактом того, что она думала о доме и мертвых девушках, позволила своему сердцу коснуться их.

«Что я сделала?»

Эмбер следила за часами на микроволновке. Как только полностью рассветет, она выйдет на улицу и… сделает что-нибудь… поедет. Поедет куда угодно. Может, навестит ближайший город или морской берег, сходит в аквариум, в зоопарк, прокатится на паровозе, прогуляется по пляжу, выпьет кремового чая [9], потому что быть одной в новом доме ей больше не хочется.

Желание уйти из дома разозлило ее.

«Уже?»

Ей казалось, что сельский дом ее обманул, как будто он заново научил ее получать удовольствие, но использовал обещание счастья как приманку.

Решив принять душ и переодеться, она замерла у подножия лестницы и посмотрела наверх, на гладкие стены и перила из розового дерева. Ее желудок сжался вокруг кофе и остатков рома. Шея и плечи напряглись. Она опасалась подниматься по этим ступеням и заходить вглубь своего прекрасного дома. Наверху, в кабинете, хранились реликвии, которые заставят ее видеть ужасные сны, снова и снова, в том месте, где она хотела жить мирно.

«Это никогда не закончится, потому что ты ему не позволишь.