Адам Нэвилл - Никто не уйдет живым [litres]

В памяти у Эмбер всплыла ее знаменитая фотография: та, на которой она была в толстовке с капюшоном, без макияжа и с подглазинами от бессонницы. Фотография, целую неделю висевшая на невероятно популярном сайте PuffPost в сопровождении вырвиглазных заголовков: «ВЗГЛЯНИТЕ НА СТЕФАНИ БУТ: СВЯТАЯ ИЛИ ЧУДОВИЩЕ?»

Фотографию сделали во время одного из многих случаев, когда ее отвозили обратно в дом, чтобы помочь полицейским с обыском. Полицейский слил информацию газете и сообщил о ее передвижениях. Фотограф переоделся в эксперта-криминалиста и прорезал щель в пластиковой ширме, прикрывавшей место преступления, чтобы заснять, как ее заводят в дом; это была первая фотография Стефани Бут, которую мир увидел после того, как ее нашли.

Ко времени дознания еще трех полицейских отстранили от дела за продажу информации прессе. Ее мобильник дважды ставили на прослушку.

После того, как Стефани засняли с завязанными в хвост волосами, в строгом костюме, туфлях-лодочках и колготках телесного цвета, когда она входила в зал суда со своей барристером, безумие закипело по-настоящему.

«СТЕФИ, ЧЕРНАЯ ВДОВА, ТОПТАЛА ЖЕРТВ ИЗ-ЗА 80 ФУНТОВ».

С той, второй, фотографии и выдуманных сенсаций начались брачные предложения; они шли со всего мира быстрым и широким потоком. На протяжении месяцев после публикации второго фото в таблоидах и социальных сетях ее называли исключительно «Кастратрикс». Оказывается, она совершила «бесчеловечные акты садистического возмездия» над своими сутенерами во время ссоры из-за денег, и были на ней сапоги с высоким каблуком и соблазнительное белье.

Она стала объектом странной одержимости для мужчин почти сразу после того, как появились новости об убийствах в борделе; долгое время казалось, что мужские фантазии перестроили ее опыт под их собственные вкусы.

Эмбер сомневалась, что Джош когда-нибудь будет готов к ее историям о сомнительных ухаживаниях. Например, к той, о полненьком мужчине, который бесконечно фотографировал себя полностью обнаженным, за исключением резиновой маски свиньи, и присылал Эмбер фотографии через ее агента и адвокатов: фотографии с акцентом на его скукоженных гениталиях. Мужчина всегда называл ее «Госпожой» и просил, чтобы она сожгла его «пидорский хрен», прежде чем убить его любым приятным для нее способом. Он хотел заплатить ей за эту честь пятнадцать тысяч фунтов. Единственным условием было, чтобы она надела лакированные черные туфли на высоком каблуке и выкрасила ногти на ногах кроваво-красным, прежде чем окончить его никчемное существование. Полиция выяснила, что он был управляющим хедж-фонда, и письма остановились.

За исключением реакции особо радикальных феминисток-активисток, и до того, как Кайл Фриман снял «Тьма ближе, чем свет», единственное сочувственное и до тревожного точное изображение пережитого ею появилось в форме инсталляции, выполненной британским художником, который создал маленькую копию № 82 по Эджхилл-роуд из костей животных. Стены изнутри он обклеил фотографиями убитых женщин и их убийц. Он назвал скульптуру «На Краю Где?»

Эмбер обнаружила, что не может долго смотреть на фотографии инсталляции, но из всех трактовок эта лучше всего изображала место, в котором она выжила. Скульптуру продали за два миллиона фунтов.

Все любят выживших.

Сейчас жизнь в истории поддерживали только успех «Девяти дней в аду» да снимавшиеся в восточной Европе на малых бюджетах фильмы с генитальными пытками – поджанр пыточного порно, неизменно повествовавший о похищенной женщине в доме с привидениями; молодой блондинке, похожей на нее прежнюю, которая делалась одержимой и прибегала к пыткам, обязательно включавшим нанесение увечий гениталиям ее тюремщиков.

Она перебивалась временной работой за минимальную плату, не могла позволить себе поступить в университет и владела лишь тремя парами туфель. В ней не было ничего необычного, не было никогда; как не были необычными большинство жертв или убийц. Люди неохотно принимали тот факт, что она всего лишь девушка, снявшая пыльную комнату в убогом доме в северном Бирмингеме. И все же она породила эксплуатационную индустрию, которой никогда до конца не понимала.

Она чувствовала себя лучше, пока Джош говорил, и несколько секунд после этого, но не дольше.

– Не знаю, стоило ли мне возвращаться. В эту страну.

– У тебя были причины. А какая была альтернатива? Оставаться в море до конца жизни?

– Может быть, если бы встал такой выбор. Я чувствовала, что…

– Оклемалась?

Эмбер сердито посмотрела на него.

– Восстанавливалась. Думаю, я могла бы быть счастлива на корабле до конца своей жизни.

– В конце концов тебе пришлось бы остановиться и найти себе дом. А, куда бы мы ни шли и где бы ни оказывались, я верю, что мы остаемся теми же людьми. Не думаю, что мы можем измениться, по крайней мере, значительно. Новые места нас не меняют. На самом деле нет. Потому что никто не путешествует налегке. Мы просто должны научиться брать с собой поменьше багажа, аккуратнее паковать чемоданы, а дальше – справляться, как получится. Однако если тебе вдруг понадобится кто-то, чтобы присматривать за тобой на «Королеве Мэри», я готов.

Эмбер разжала ладони и посмотрела на них; они наконец-то перестали дрожать.

– Я вернулась, чтобы найти их, Джош. Потому что ничего не кончилось. Я вернулась не для того, чтобы нашли меня. А сейчас я себя чувствую найденной.

– Это только твое воображение, малыш.

– Тебе не понять, дружище. Но я чувствую связь. Всегда чувствовала. Я думаю, он был сегодня здесь, снаружи. Может, не физически. Но был все равно. Я думаю, они знают…

– Что знают?

– Где я, и где была раньше, все это время. Они просто выжидали.

– Говорю же, малыш, это прошлое. Оно всегда ждет, всегда. Его могут разбудить мелочи, какие угодно, на самом-то деле. Разбудить в нас. Оно не уходит. Нам просто нужно научиться останавливать прошлое, как только мы почувствуем его хватку. Вот что мне говорили.

– И как, работает?

– Иногда. Но ты должна попытаться. Или застрянешь в прошлом. В замкнутом круге, который повторяется и повторяется, постоянно сужаясь, пока ты не свихнешься.

Эмбер выворачивала пальцы и сверлила глазами бутылку рома.

– Я не та же самая, Джош. Они что-то у меня забрали. В том доме. Что-то маленькое, незаметное, но важное, а что – сложно понять, потому что мне не кажется, будто я могу вспомнить, что потеряла. Но я знаю… Я уверена – что-то пропало. Во мне его больше нет. Я думала… Я хочу, чтобы это кончилось. Чтобы его… Чтобы его и ее нашли. Тогда, может быть, все уляжется. Во мне. В остальных. Потому что я не верю, будто хоть что-нибудь закончилось.

Эмбер все еще чувствовала себя прежнюю, хотя чем старше она становилась, тем более далекой казалась та девушка. Но она до сих пор с трудом находила интерес к чему-либо. Только над книгой и фильмами она работала с вдохновением. Однако ее концентрация снова был изношена в лохмотья. Она начинала злиться слишком быстро.