Фрэнк Стоктон - Призраки [Рассказы]

Миновав огромные двустворчатые двери, они перешли из мрачной столовой в библиотеку или курительную комнату, также окутанную тишиной, мраком и пылью; оттуда они попали на верхнюю площадку черной лестницы.

Залитый смоляным мраком колодец уводил в подвальные глубины, и — нужно признать — Шортхаус и его спутница остановились в нерешительности. Но только на мгновение. Этой ночью самое худшее ожидало их впереди, и отступать было нельзя. В слабом мерцании свечи тетя Джулия помедлила на верхней ступеньке, не осмеливаясь сделать шаг в темноту, и даже Шортхаус почувствовал, как улетучилась по крайней мере половина его решимости, сделав ноги ватными.

— Идемте! — властно сказал он, его слова подхватило эхо — и затерялось где-то внизу, в темных пространствах пустых комнат.

— Иду, иду… — с дрожью в голосе откликнулась тетушка, чересчур сильно сжав руку племянника.

Нетвердой походкой они спустились по каменным ступеням; в лицо пахнуло прохладной сыростью, спертый воздух был пропитан каким-то зловонием. Из огромной кухни с высоким потолком, куда шел от лестницы узкий коридорчик, несколько дверей вели в кладовые, где на полках еще стояли пустые банки, и мрачные чуланы — один холоднее и неприветливее другого. На полу сновали черные жучки, а однажды, толкнув стол в углу, сколоченный из сосновых досок, они спугнули какую-то тварь размером с кошку: она спрыгнула на каменные плиты и проворно скрылась в темноте. Повсюду еще оставались следы пребывания тех, кто недавно жил здесь, — печальное, унылое зрелище.

Покинув главную кухню, они направились в буфетную. Дверь была приоткрыта, и едва они распахнули ее, тетушка Джулия пронзительно вскрикнула, хоть и попыталась сдержать этот испуганный возглас, прикрыв рот ладонью. На миг Шортхаус застыл как изваяние, тяжело дыша. Позвоночник словно стал полым, и кто-то заполнил его ледяными иглами.

Прямо у них на пути, в дверном проеме, застыла женщина. Волосы ее растрепались, глаза смотрели дико, на лице, бледном как смерть, лежала печать ужаса.

Она стояла там неподвижно всего лишь одно мгновение. Затем огонек свечи дрогнул — и она исчезла, бесследно исчезла, и осталась только тьма.

— Это все причуды дрожащего света, — поспешно сказал Шортхаус, хотя голос с трудом повиновался ему и звучал неестественно. — Идемте, тетушка. Здесь ничего нет.

Он силой повел ее дальше. Решительной поступью, демонстрируя показную неустрашимость, они продолжили свой путь, но Шортхаус не мог сдержать дрожи, словно за ворот ему насыпали муравьев, а тетушка — судя по тому, какая тяжесть повисла у него на руке, — не смогла бы сделать ни шагу без его помощи. В буфетной, похожей на большую тюремную камеру, было холодно. Они обошли всю комнату, подергали за ручку дверь, ведущую во двор, и убедились, что она надежно заперта. Тетя Джулия двигалась точно сомнамбула. Ее мужество казалось Шортхаусу изумительным. В то же время ему чудилось, что ее лицо как-то странно, неуловимо изменилось.

— Здесь ничего нет, тетушка, — быстро повторил он, повысив голос. — Давайте пройдем наверх и осмотрим весь дом. А затем уж выберем, в какой комнате лучше остаться.

Она послушно последовала за ним, держась поближе. Они заперли за собой кухонную дверь и с облегчением снова поднялись наверх. Теперь вестибюль не выглядел таким темным, как прежде, поскольку лунный свет спустился по ступеням чуть ниже.

Они устремились в темные пространства верхней части дома, стараясь не шуметь, но половицы то и дело предательски поскрипывали у них под ногами.

На втором этаже они обнаружили две спаренные гостиные, но осмотр не принес никаких результатов: ни малейших доказательств того, что кто-то бывал тут в последнее время. Даже мебели не осталось — только сумрак и неприбранная пыль повсюду. Шортхаус распахнул створки больших дверей, разделяющих две комнаты, затем вместе с тетей вернулся на лестничную площадку, чтобы продолжить свое восхождение.

Однако, успев преодолеть больше дюжины ступенек, оба одновременно замерли, прислушиваясь, и обменялись тревожными взглядами над неверным пламенем свечи. Из комнаты, которую они покинули едва ли десять секунд назад, донесся тихий скрип затворяемой двери. Не могло быть сомнений: они услышали, как со стуком захлопнулись створки и раздался резкий щелчок дверной щеколды.

— Надо вернуться и посмотреть, в чем дело, — проронил Шортхаус негромко и развернулся, намереваясь вновь спуститься вниз.

Усилием воли тетя Джулия заставила себя последовать за ним, с мертвенно-бледным лицом, путаясь в подоле платья.

Когда они вступили в первую гостиную, то сразу увидели, что двустворчатые двери кто-то закрыл — и всего полминуты прошло с тех пор. Шортхаус немедленно распахнул их. Он почти ожидал увидеть кого-нибудь во второй комнате, но там его встретили только темнота и прохлада.

Шортхаус и тетушка Джулия исследовали обе комнаты, не обнаружив ничего необычайного. Они гадали, как двери могли захлопнуться сами по себе. Ведь в комнате не ощущалось ни малейшего сквозняка: даже огонек свечи здесь не дрожал. А тяжелые створки просто так не сдвинулись бы с места. Тишина вокруг стояла кладбищенская. Несомненно, комнаты были абсолютно пусты, а весь дом словно замер.

— Начинается! — прошептала тетя Джулия совсем рядом, и Шортхаус с трудом узнал ее голос.

Он согласно кивнул и достал часы, чтобы заметить время. Они показывали без четверти двенадцать; он решил сделать первую заметку в записной книжке — указать, что именно произошло, — и, поставив подсвечник на пол, чтобы руки были свободны. Несколько секунд он пытался безопасно прислонить его к стене, чтобы свеча не упала.

Тетя Джулия говорила потом, что смотрела совсем в другую сторону: ей почудилось какое-то движение в соседней комнате, — но при этом они с племянником сходились во мнении, что в этот момент неожиданно послышался топот, словно кто-то промчался мимо, — и тут же свеча погасла!

Но Шортхаусу довелось увидеть поболее того, и он не уставал благодарить свою счастливую звезду, что тетушка ничего не заметила. Когда он разогнул спину, пристроив поудобнее еще не погасшую свечу, перед ним — совсем близко, на уровне глаз — вдруг появилось лицо мужчины, обуреваемого страстями и одержимого неукротимой яростью, — загорелое, с грубыми чертами и полными гнева, дикими глазами. Это было лицо обычного человека с выражением самой обычной злобы. Но Шортхаусу оно показалось отвратительным в своей порочности.

Шортхаус не ощутил ни малейшего движения воздуха, только услышал приглушенный звук быстрых шагов, точно кто-то бежал босиком или в одних чулках; затем появилось это лицо — и почти одновременно погасла свеча.