Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

Одну из бессонных ночей я пережидал за прилавком этого скромного заведения. Торговля в столь поздний час, понятное дело, замерла – аптека, которая находилась в крохотной комнатушке, таилась в неприметной подворотне, и я уже погасил вывеску и весь внутренний свет. Мистер Визнак жил в квартире этажом выше и обычно разрешал мне оставаться внизу и через пару часов самому закрывать заведение. Он понимал, что только эти ночные бдения за аптечным прилавком в почти полной темноте, нарушаемой лишь бледными лампочками на стенах, спасают мой разум от нападок еще более бессмысленных демонов жизни. Нижеописанные события, по моему разумению, следует считать некоторым доказательством нашей со стариком тайной эмпатии.

Поскольку, как я уже упомянул, аптека мистера Визнака находилась в неприметном месте, по ночам ее окружала тишина. Так как почти все уличные фонари в этом районе были разбиты или просто не работали, все, что было видно мне по ту сторону нашей маленькой витрины, – горящая неоновым светом вывеска мясной лавки напротив. Тусклые литеры мерцали до самого утра, образуя три слова: говядина, свинина, козлятина. Порой я так долго и так неотрывно вглядывался в эти слова, что голова моя переполнялась мясной абракадаброй, сначала говяжьей, затем козлиной, в конце концов – свиной. Приходилось спасаться от всего этого мяса в подсобке – окон там не было, а значит, и мясные галлюцинации мне не грозили. Вот только там мое внимание поглощали уже хранившиеся лекарства. Пузырьки, бутылочки и коробочки, стоя плотными рядами, занимали почти все место от пола до потолка, и я успел многое узнать о них от мистера Визнака – хотя готовить их самостоятельно и выдавать клиентам мне до сих пор не дозволялось. Мне было известно, какие из этих веществ могут навлечь смерть, если принять их в нужных дозах и нужным образом, и потому, как только я сбегал к ним от мясной абракадабры, меня через некоторое время начинали осаждать лекарства-убийцы – или бред смерти, самый бессмысленный и беспощадный бред из всех существующих. Из подсобки тогда приходилось бежать в уборную – и приводить мысли в порядок до тех пор, пока возвращение на пост за прилавком аптеки мистера Визнака не становилось возможным.

Как раз там, за прилавком, я и перенес один из визитов, исключительный в своей осмысленности супротив бессмыслия моей жизни – я бы сказал, что это было дно бессмысленности. В моей памяти инцидент отложился как аптечный визит — классифицировал я его так ввиду того, что каждое подобное событие всегда происходило на некоем новом месте, хоть и похожем на предыдущее, и эти места – равно как и события – мне раз за разом приходилось выискивать. Все предшествовавшие ситуации были идентичны аптечной, и все они заканчивались визитом (происходили они и на кладбище, где я работал сторожем, и в пыльном зале захудалой библиотеки, и в покинутом прихожанами монастыре, и в безымянных переулках – а уж их-то я много исходил в свою бытность ночным почтальоном). Но вместе с тем, в аптечном визите было нечто неповторимое – определенные детали придавали ему уникальность.

Все началось с уже привычных симптомов. Поздней ночью я бдел за прилавком, как вдруг свет от светильников на стенах стал мигать и меняться. Из тускло-медянистого он стал алым с золотыми прожилками. Я никогда не отличался развитой интуицией и никогда заранее не знал, что «этой ночью свет станет ало-золотым – это ночь очередного визита ».

В новом свете убранство аптеки стало напоминать роскошный интерьер, словно на старинных полотнах маслом. Мерцающий мрак, окутавший все, менял реальность на свой лад. В такие моменты меня обуревал интерес к собственному облику – а как я меняюсь во время явлений? Впрочем, в том-то и подвох – интерес приходит после, а когда все происходит – а я знаю, что и как должно произойти, – мне остается только надеяться, что все это скоро закончится.

Считанные мгновения отделяют эти фокусы с освещением от визита: если свет стал ало-золотым, значит, сейчас все и начнется. Мне по-прежнему неведомо, есть ли в этом безумии система, закономерность, правило (применимы ли все эти понятия к подобной чертовщине – тот еще вопрос). Разумеется, игра света – своего рода предупреждение о приближающемся визите, но сам факт появления мне так и не удалось понаблюдать, и к тому моменту, о котором ныне идет речь, я уже оставил любые попытки. Все просто: если смотреть вправо, то оно появится слева, и наоборот, фокусируешься на левой стороне, оно тут же появляется справа. А если уставиться прямо перед собой, явление произойдет вне поля зрения, бесшумно и мгновенно. Только спустя несколько секунд, уже возникнув, гость издаст первый звук – глухой деревянный стук, и встанет передо мной: зловещее создание, выглядящее как старинная марионетка. Старомодная, с душком антикварности даже, кукла.

Ростом со взрослого мужчину, она парила над полом, находясь на одном уровне с моим лицом. Ее вид на протяжении всех визитов был неизменен – шут-марионетка в светлых свисающих одеждах, парящий передо мной в алом свете. Тонкие бескровные ладони торчали из рукавов, над круглым гофрированным воротником – бледная, цвета талька, голова. На первых порах мне было тяжело смотреть в лицо таинственному созданию, потому как выражение его, бесхитростное и простецкое на первый взгляд, обнаруживало немыслимую хитрость и злобу при внимательном изучении. Те, кто хоть раз бывал в кукольном театре, знают, что марионетки выражают чувства и эмоции не посредством мимики, как это делают живые актеры, а с помощью рук и ног – но в случае с марионеткой, висящей передо мной посреди аптечного зала, все было иначе. Ее лицо, бледное и покрытое мелкими выбоинами, ее слегка вздернутый нос и тонкие губы, ее мертвые глаза, не способные ни смотреть, ни видеть, но подернутые при этом дымкой затаенного, полусонного злорадства, – глядя в эти черты, я весь дрожал, чувствуя сфокусированную на мне оцепенелую порочность и жестокость. Поэтому я всегда избегал смотреть в лицо кукольного монстра после его появления, а вместо этого принимался разглядывать его маленькие ноги, обутые в светлые шлепанцы, болтающиеся возле самого пола, не касаясь его. Затем мой взгляд обычно цеплялся за проволоку, прикрепленную к телу марионетки и держащую его в воздухе. Сколько я ни пытался углядеть, куда ведет проволока и где оканчивается, зрение всякий раз подводило меня: она пропадала в густых тенях, под странными углами ложащихся на потолок над головой куклы – и над моей головой, – за которыми что-то вроде бы двигалось, будто я смотрел на плотные облака сквозь багровые сумерки. Так или иначе, раз у этой марионетки была поддерживающая проволока, пусть даже и тянущаяся незнамо куда, значит, своей жизнью она не обладала – двигаться и казаться хоть сколько-нибудь живой ее понукал неведомый кукловод.