Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

Я видел его сквозь стеклянные оконца во входной двери: глаза на худом лице, сощурившись, всматривались в тусклое нутро аптеки. Правой рукой он призывно жестикулировал, будто только так и мог заставить меня открыть дверь. Сейчас сюда войдет посторонний, прямо в разгар визита , подумал я про себя. Но я ничего не мог сделать, ничего не мог сказать – только не при марионетке, притаившейся в подсобке всего в нескольких футах от меня. Я вышел из-за прилавка аптеки, открыл дверь и впустил мистера Визнака внутрь. Когда старик переступил порог, я увидел, что на нем был старый халат с разорванными карманами и пара старых тапочек.

– Все в порядке, – шепотом сообщил я ему. И затем добавил умоляющим голосом: – А вы лучше идите домой и дальше спите. Утро вечера мудренее.

Но Визнак, казалось, меня не слышал. Войдя в аптеку, он погрузился в необычное состояние. Вся его оживленность, которую он выказывал, стуча в дверь и жестикулируя мне, куда-то испарилась. Он указал одним из своих бледных, кривых пальцев вверх и медленно осмотрел магазин.

– Свет… свет, – сказал он, когда на его худое морщинистое лицо легло золотисто-алое сияние. Создалось впечатление, будто на нем была какая-то древняя маска, выбитая из какого-то странного металла, за которой сверкали его старые глаза, расширившись от ужаса.

– Скажите мне, что стряслось, – потребовал я, пытаясь отвлечь его. Мне пришлось повторить несколько раз, прежде чем он наконец ответил.

– Мне показалось, что кто-то ходит в моей комнате наверху, – сказал он совершенно безжизненным голосом. – Они шарили в моих вещах. Я подумал, что мне приснилось. Потом услышал, как кто-то сходит по лестнице. Не шагает. Просто тихонько трется об ступеньки пятками. Я не был уверен. Я не сразу пришел…

– Я не слышал, чтобы кто-то спускался, – сказал я мистеру Визнаку, словно впавшему в ступор. – И на улице никого постороннего не видел. Вам, наверное, просто сон дурной приснился. Может, вернетесь к себе – и забудем обо всем?

Но мистер Визнак больше не слушал меня. Он смотрел на занавешенный дверной проем, ведущий в подсобку.

– Мне нужно в туалет, – протянул он.

– Наверное, лучше сходить у себя, наверху, – сказал я.

– Нет, – произнес он. – Не мешай. Мне нужно в туалет.

И он пошел туда, шаркая по полу старыми тапочками. Я несколько раз негромко окликнул его, но он продолжал неуклонно двигаться в сторону подсобки, словно в трансе. Через несколько мгновений он исчез за занавеской.

В душе я надеялся, что, быть может, он ничего страшного там не обнаружит. Возможно, все, что откроется его взгляду, – лишь бутылки, банки и коробки на полках с лекарствами. Возможно, визит уже закончился , подумал я. Мне пришло в голову, что визит мог закончиться как раз в тот момент, когда марионеточное существо скрылось за занавесом в подсобке. Может статься, мистер Визнак благополучно сходит в туалет и вернется оттуда, а затем поднимется к себе, в квартиру на втором этаже. В последние мгновения этого конкретного визита я слишком много размышлял о посторонних вещах и мог попросту не заметить, как все закончилось.

Но ряд важных моментов кардинально отличал этот визит от всех предшествующих. Более того, я уже начал сомневаться, что шут явился в аптеку именно ко мне (или, по крайней мере, – только ко мне). Пусть прежде я в глубине души был уверен, что все встречи с марионеткой являли собой лишь некий бредовый сбой реальности, все же мне порой было лестно думать, что меня выделяют из массы мне подобных, готовят к некой особой участи. Но после того как мистер Визнак скрылся за занавесью, я понял, как сильно ошибался. Кто ведает, сколько еще на свете людей, что могли бы сказать: существование их состоит из небывальщины самого возмутительного толка, небывальщины, которая ничем в своей небывалости не выделялась и за пределами которой не существовало ничего, кроме еще большей абракадабры, окончательной, высшей абракадабры абсолютного порядка?

Всякое место, где я бывал за свою жизнь, служило всего лишь сценой для кукольной чепухи. И аптека в том числе, как и все остальное в мире. Я устроился сюда на работу, чтобы торчать за прилавком и ждать своего визита , но до сего вечера я понятия не имел, что мистер Визнак тоже ждет его. Видимо, он знал, что спрятано за занавесью, закрывающей проход в подсобку, и прекрасно отдавал себе отчет, что больше ему некуда идти, потому что любое другое место в итоге оказалось бы для него лишь очередной сценой для зловещего кукольного представления.

Но все же мне показалось, он удивился тому, что нашел там, и это был просто апофеоз абсурда. Я никак не ожидал, что там, за занавеской, его голос будет исполнен столь искренней растерянности.

– Опять ты! – сказал он – или, скорее, закричал. – Да отвали ты от меня!

Это были последние слова, что мне удалось расслышать, прежде чем голос мистера Визнака стих где-то вдалеке – будто кто-то утащил его, вознес на огромной скорости на невероятную высоту. Что ж, теперь он увидит, пронеслась в голове мысль. Мистер Визнак узнает, кто дергает куклу за ниточки.

Когда наконец настало утро, я отдернул занавесь, но никого и ничего за ней не нашел. И тогда я сказал себе, словно для самоуспокоения, что не удивлюсь, когда придет мое время. Наверняка когда-то и мистер Визнак убеждал себя в том же самом – что все это лишь чудовищный в своей бессмысленности бред.

Над безликим ландшафтом высилась трехэтажная разрушенная фабрика. Несмотря на всю своеобразную внушительность, посреди серого пустыря занимала она самое незаметное место – ее присутствие лишь подчеркивало пустынность горизонта. К фабрике не вела ни одна дорога, и ничто не указывало на то, что дорога когда-то вообще была. Да и существуй эта самая дорога, она мигом бы сделалась бесполезной, едва достигнув одной из четырех заводских стен, облицованных алым кирпичом, – даже в те дни, когда фабрика работала на полную мощь. А причина тому была проста: у здания фабрики не было ни одной входной двери, ни одного погрузочного дока, ни одного подъезда, что позволял бы проникнуть на ее территорию. Да и ни единого окна ниже уровня второго этажа не наблюдалось. Этот феномен абсолютно отрезанной от внешнего мира фабрики вызывал у меня крайнее восхищение. Известие о том, что к зданию ведет подземный ход, я встретил почти с сожалением, которое, в свою очередь, вызывало у меня некий извращенный восторг, нездоровое влечение.

Фабрика давно лежала в руинах, слагающие ее бесчисленные кирпичи осыпались и потрескались, многие окна были разбиты. Все три высоких этажа ее надземной части пустовали, если не брать в расчет залежи пыли и неколебимую тишину. Когда-то они были заставлены техникой – то же можно было сказать и о значительной части подземных ярусов фабрики, – но машины и агрегаты испарились (да-да, именно это имеется в виду) после того, как завод прекратил работу, оставив после себя лишь призрачные очертания глубоких литейных чанов и баков, переплетений труб и воронок, зубчатых колес, ремней и рычагов. Лучше всего очертания эти видны были в сумерках – но лишь какое-то время; вскорости пропали и они. Согласно таким вот сугубо галлюцинаторным свидетельствам, вся «Красная цитадель» – так фабрика называлась – всегда была подвержена чему-то вроде выцветания реальности. Странное объяснение этого явления давали редкие свидетели – да и то уже в предсмертном бреду. Якобы фабрика, с ее грохотом и зловонными отходами, всегда враждовала с безлюдной чистотой окружающего пейзажа. Но природа порой побеждала – обесцвечивая или подчищая фабричное присутствие.