Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

Создав систему доставочных ходов по мере перехода к производству новейших товаров, фабрика не застыла в развитии: уже готовился к освоению еще один абсолютно новый этап. Внутри лифтовой кабины, обеспечивавшей связь между верхними ярусами завода и подземными туннелями, был установлен специальный рычаг, который, когда его оттягивали назад или, возможно, толкали вперед – такие подробности мне неведомы, – позволял спуститься уже на второй подземный этаж, его расчистили недавно, и он был гораздо меньше по сравнению с первым, в чем каждый убеждался, едва переступив порог кабины лифта.

Взору растерянных очевидцев представал уединенный погост, обнесенный кривым забором из широко расставленных штакетин, скрепленных ржавой проволокой. Надгробия за оградой, плотно подогнанные друг к другу, смотрелись обычно, пусть и несколько старомодно, и не значилось на них ни имен, ни дат – вообще ничего, за исключением каких-то абстрактных рисунков, рассмотреть которые можно было только вблизи, ибо освещение на этаже было тусклым и очень странным – свет исходил от каменных стен, покрытых фосфоресцирующей краской, которая погружала подземное кладбище в мутную дымчатую мглу.

В течение долгого времени – сколь долгого, не могу сказать наверняка, – мои дикие видения неизменно возвращались к тому мрачному погосту под фабрикой, тому подземному кладбищу, окруженному кривым забором и тускло озаренному ущербным светом, исходящим от фосфоресцирующих каменных стен. Мне хотелось бы сейчас обратить внимание на саму грезу об этом месте, без оглядки на утилитарные его цели, то есть на те функции, которые то место выполняло в связке со зданием фабрики, надстроенным над ним.

Однажды наступил такой момент, когда все функции «Красной цитадели» были загнаны в подземную нишу, на тот кладбищенский ярус. Задолго до полного исчезновения машинного оснащения фабрики случилось что-то, что спровоцировало прекращение всех операций на трех этажах, находившихся над уровнем земли. Причины этого так и остались неясны, размышлять о них есть смысл лишь в том случае, если состояние безнадежного и всепоглощающего любопытства достигло своего апогея, и горящий огонь домыслов разгорается такой мощью, что угрожает спалить все, что его касается. На мой взгляд, совершенно справедливо еще раз упомянуть в этой связи противостояние между «Красной цитаделью» – которая, как мне кажется, не всегда носила клеймо такого цвета и такого названия – и бескрайним серым пейзажем, окружавшим эту постройку со всех сторон. Но подземелье этот конфликт не затрагивал – и именно под землей в какой-то момент сосредоточились мощности фабрики, именно на том кладбищенском этаже ее работа продолжилась.

Очевидно, «Цитадель» позарилась на святое своей шумной деятельностью и диким изобилием новинок, оскорбила неизменную тишину собственного ареала. Здесь, похоже, имел место предательский разрыв исконных связей, нарушение устоявшегося порядка. Я, конечно, могу представить себе ту эру до существования фабрики, до того, как что-то в ней оскорбило безликие земли, безмерно серые и, куда ни брось взгляд, безгранично пустынные. Грезя о серости и опустошении тех пейзажей, я также с легкостью заключаю, что подобную монументальную скуку мог вдруг поразить спонтанный и необъяснимый импульс, велящий отклониться от унылого совершенства к заманчивой неполноценности. В качестве минимальной уступки тому нежданному импульсу произошел акт творения, и на пустом месте, там, где доселе ничего не было, возникла постройка. Я представляю ее с самого начала как едва различимый фурункул ландшафта, некий эскиз здания, возможно, полупрозрачный при самом первом его явлении – уплотнение на сером теле реальности, надрыв самого изысканного и гармоничного ее полотна. Но такие структуры или творения имеют и свои собственные желания, свои собственные судьбы, свои тайны и механизмы, активизируемые риском резких перемен.

Из серого, пустынного и совершенно безликого пейзажа создано было столь же унылое поначалу здание, бледное и полупрозрачное, со временем превратившееся в фабрику и наладившее выпуск отвратительных или попросту странных товаров – как бы выказывая гротескный воинственный протест. В какой-то момент, словно бросая вызов, здание заалело от бурлящего внутри гнева. На первый взгляд «Красная цитадель» могла бы показаться прекрасным дополнением к окрестным пустошам – композиционно она вносила в пейзаж уникальность и живописность, что только подчеркивало прекрасную сущность их обоих. Однако на самом деле между ними зрела глубокая и невыразимая вражда. Были предприняты попытки возвратить «Цитадель» к бесформенным истокам. Тут я ссылаюсь на демонстрацию силы пустошей, что привело к испарению всего технического оснащения фабрики. Все три ее этажа вычистили – искоренили оскорбительные средства производства новинок. Та часть «Цитадели», что возвышалась над землей, была обречена на запустение.

Но даже если бы оборудование «Красной цитадели» не испарилось, полагаю, в том или ином виде погост под землей рано или поздно возник бы все равно – производство стало ощутимо к этому тяготеть, судя по самым поздним моделям товаров. Машины устаревали по мере того, как болезненная мания фабрики обострялась, приобретая все более экспериментальный и даже метафизический характер. Я уже упоминал, что на надгробиях подземного фабричного кладбища не читалось ни имен, ни дат рождения-смерти. Это подтверждали многочисленные свидетельства горячечных безумцев. Причина такой анонимности захоронений становится абсолютно очевидной при одном лишь взгляде на эти тесно подогнанные друг к другу и упакованные в фосфорическую мглу плиты. Ни в одной из этих могил, по сути дела, не был захоронен кто-то, чье имя и даты жизни требовали бы упоминания на надгробиях. Да и захоронениями назвать их было нельзя – они не служили умершим последним покоем. Совсем наоборот – могилы те носили совершенно экспериментальный характер, ведь из них надлежало подняться в жизнь новейшим творениям «Красной цитадели».

С самого начала своего существования в качестве производителя ошеломительных новинок фабрика занималась созданием того, что стало известно как «гиперорганизмы». Эти новые творения носили все более эксцентричный характер, воплощая еще большую степень отрыва «Красной цитадели» от безликой серой пустоты, которая ее окружала. Как ясно из самого их названия, «гиперорганизмы» выказывали два полярных и самых важных свойства органической природы, конфликтующих между собой: с одной стороны, они демонстрировали потрясающую живучесть и энергичность во всех своих проявлениях, а с другой – в тех же сферах оказывались подвержены неумолимой деградации. Говоря проще, на всяком таком гипер-организме, сочащемся жизненной силой, все равно виднелось глубоко оттиснутое клеймо угасания. В согласии с традицией ошеломленного безумия, чем меньше будет сказано об этих отпрысках порождающих могил или подобных им созданиях, тем лучше. Я сам ограничился лишь состоянием агрессивного размышления, когда дело касалось сладострастных черт гиперорганических феноменов, производимых на подземном кладбище «Красной цитадели». Хотя мы можем обоснованно предположить, что этих существ нельзя было назвать красивыми, мы не можем знать наверняка всех их тайн и механизмов: не можем знать, как они двигались в туманном мерцании своего подземного мира; не знаем, могли ли они дергаться или потрескивать; не знаем, какие звуки издавали или какими органами; как могли выглядеть, неловко появляясь из густой тени или прислоняясь к безымянным надгробиям; через какие трепещущие стадии мутаций они совершенно точно прошли, коли их личинки зародились на бесплодной земле кладбища; какие жидкости и вещества производили или выделяли их тела; как они реагировали на обезображивание своей формы, совершенное по экспериментальным или же откровенно варварским причинам. Часто я раздумываю о том, какие отчаянные усилия эти безмозглые чудосоздания прилагали, отрешаясь от своих погостных истоков, суть которых они никогда не постигли бы. Вряд ли они до конца осознавали, с какой целью были созданы, зачем покинули свои гробницы-инкубаторы и каков был замысел «Цитадели» в их отношении.