Кристиан Винд - Призраки глубин

Я смял записку и сунул в карман брюк прежде, чем на верхних ступеньках показался массивный силуэт заспанного полицейского. Он выглядел изрядно помятым и даже как будто немного опухшим, словно полночи он провел, натужно рыдая в подушку. При всей моей нелюбви к Барри, его утренний вид вызывал какую-то тупую жалость вперемешку с отвращением.

– Что у тебя с лицом, толстяк? – не удержался я, когда инспектор медленно сполз вниз, оказавшись прямо передо мной.

– И тебе доброго утра, Том, – мрачно буркнул он в ответ.

Я равнодушно пожал плечами, поднял со столешницы чашку с горячим кофе, а второй рукой ухватился за сытный завтрак. Подскочил к ближайшему столику, опустился на стул и с неприятным чувством отметил, что Барри собирается гнездиться за этим же столом.

Вся трапеза прошла в гробовой тишине – я молча жевал щедрое угощение, прихлебывая крепкий кофе, пока полицейский необъятным изваянием возвышался напротив, даже не притронувшись к еде. Зато он нервно подергивал свои усы, словно собираясь вырвать толстые волоски вместе с корнем.

– Смотрю, островная жизнь тебе на пользу не идет, – заметил я, допивая вторую чашку ароматного напитка.

Толстяк сперва ничего не ответил и даже не поглядел в мою сторону, зато потом он внезапно повернул голову, и я заметил, что он едва сдерживает слезы. Я впервые видел Барри таким жалким и расстроенным, так что даже не представлял, как на это реагировать. Поэтому я не нашел ничего лучше, кроме как полушепотом поинтересоваться:

– Это все из-за того, что тебе пришлось спать в комнате старика?

– Что?! – полицейский даже подпрыгнул на своем стуле от негодования. – Да ты хоть знаешь, что сейчас происходит в моей жизни? Я потерял семью!

– Что за чушь ты несешь?

– Лиза выгнала меня… Выставила прочь из дома! – выпалил он, а затем упал лицом в стол и принялся мелко всхлипывать.

Я в недоумении смотрел на его толстую краснеющую шею и пытался понять, что вообще происходит. Моя сестра никогда не производила впечатления человека, готового на столь радикальные решения. Более того, с тех пор, как она вышла замуж за Барри, она выглядела как никогда счастливой. По крайней мере, в те несколько раз, что я ее видел.

– Что ты натворил? – с любопытством поинтересовался я.

– Это все ты! Ты, – всхлипнул инспектор, а затем силой воли заставил себя взбодриться и вытер мокрые глаза. – Когда ты пропал, она принялась вести себя как безумная. Все плакала и твердила, что это она виновата во всем. Упрекала себя в том, что жила своей жизнью, пока ты страдал…

– Что за бред?

– Вот и я ей так сказал! – взвизгнул толстяк. – Я ответил, что ты – взрослый человек, и она все равно не смогла бы опекать тебя как неразумное дитя… Но она все повторяла одно и то же, обвиняя и себя, и меня. Сказала, что больше не хочет меня видеть. Что я должен плыть обратно и найти тебя, иначе она мне и ребенка запретит видеть… Родного ребенка, Том!

Он громко шмыгнул носом, но все же нашел в себе силы, чтобы сдержать новую волну подступавших к горлу рыданий. Затем он обреченно выдохнул и поглядел куда-то сквозь окно, за которым вся улица покрылась снежной пеленой.

– Все кончено, Том… Я видел это в ее лице.

– Ну-ну, Барри. Не стоит так спешить с выводами. Лиза – всего лишь женщина. К тому же, не самая умная, – я попытался утешить полицейского. – Она уже наверняка знает, что я жив и здоров, а потому понемногу терзается муками совести.

– С трудом в это верится, – буркнул инспектор, утерев влажный уголок правого глаза о манжету рубахи.

– Да ладно тебе, любитель пончиков, сколько раз вы ссорились вот так раньше? И ничего, все еще…

– Ни разу, – глухо оборвал меня Барри.

Я не нашел, что ему ответить, а потому в таверне вновь воцарилась звенящая тишина, нарушаемая только сухим кашлем старца, доносящимся откуда-то из недр погреба. Толстяк понуро теребил свои усы, то накручивая их на палец, то расправляя и вытягивая, а мои мысли давно унеслись прочь. Я снова и снова прокручивал в голове слова из предсмертной записки портового грузчика.

Должно быть, беременная вдова винит в своей утрате меня и капитана, ведь именно мы двое уговорили ее отменить терапию, чтобы побеседовать с больным. Вот почему я с внутренним содроганием предвкушал визит на кладбище, где будет проходить обряд погребения. Мне придется столкнуться с безутешной женщиной лицом к лицу, и если она накинется на меня с укорами и криками, то возразить мне будет просто нечего.

Пока я плескался в невеселых раздумьях, за окнами зала развернулось новое утро, привычно лишенное солнца и красок жизни. Метель утихла, и теперь лишь изредка на оконную раму налипали хлопья снега, тут же срываясь вниз и исчезая в ледяном сугробе. В такую погоду выйти наружу в тонком плаще было бы равносильно смерти.

Словно прочитав мои мысли, Барри внезапно встрепенулся:

– Лиза передала тебе кое-что из теплых вещей. Я думаю, сегодня это будет очень кстати, – он кивнул в сторону обледенелых стекол, а затем тихо хлюпнул носом: – Она такая заботливая…

– Откуда у нее мои вещи? – удивился я.

– Это не твои, – терпеливо пояснил Барри. – Я одолжил тебе кое-что из своего шкафа.

– Тогда я смогу завернуться в твой свитер не меньше, чем в три раза, – я подмигнул вновь приунывшему толстяку.

– Пойду принесу… – безжизненно проговорил он.

Инспектор грузно поднялся на ноги и медленно затопал к лестнице, умудрившись на ходу несколько раз задеть спинки массивных стульев, отчего они, жалобно скрипнув, сдвинулись со своих привычных мест. Наверху пролета он столкнулся нос к носу с моряком, который бодро топал безразмерными ботинками, негромко что-то напевая.

– Что случилось с твоим другом? – шепотом поинтересовался капитан «Тихой Марии», когда Барри скрылся в недрах второго этажа таверны.

Громила уселся за стол и принялся быстро забрасывать в свой широкий рот еду, словно опасаясь, что кто-то ее отберет. Эта черта мореплавателей всегда немного раздражала меня – они все делали наспех, постоянно торопясь. Даже кофе капитан пил залпом, что, по моему мнению, являлось непростительным смертным грехом.

– Он мне не друг, я уже устал повторять это… Ты бы не мог завтракать немного помедленнее? – не удержался я.

– Опытный моряк должен успеть отправить стряпню в свое брюхо прежде, чем по морю прокатится третья волна, – гордо возразил он, с глухим звуком постучав себя по животу. – Это ты обидел инспектора?

– Вовсе нет, – поморщился я. – Просто толстяк умудрился рассориться со своей благоверной.

Херес почесал за ухом, а затем передернул плечами, как будто намекая на никчемность подобных мирских проблем. И ему, и мне было невдомек, что такое полноценная ячейка общества, ведь нас никто не ждал по вечерам с распростертыми объятиями под уютной крышей дома, не подтыкал одеяло под спину в холодные ночи и не делил надвое невзгоды и радости будней. Когда ты всю жизнь был чего-то лишен, мозг учится блокировать эту потребность. Семейные склоки и раздоры всегда представлялись мне чем-то пустым и даже примитивным. Наверное, капитан «Тихой Марии» думал об этом примерно то же самое.