Кристиан Винд - Призраки глубин

– Это птичка из металла? Я видел такие когда-то давно…

– Нет, эта игрушка особенная. Так сказал ее создатель, – возразил я толстяку, все еще удерживая тяжелую железную безделушку в своей ладони.

– Ты видел мастера, который делает железных птиц? – удивился полицейский.

Он наспех заправил в пояс брюк подол рубашки и прикрыл манжетами вельветового пиджака свой округлый живот, после чего осторожно выскользнул из спасительного укрытия.

– Да, горбун живет здесь, на острове.

– Невероятно… Том, можно мне ее подержать?

Он засеменил вперед, на ходу вытягивая ладонь. Судя по всему, любопытство пересилило страх, и инспектор решился поглядеть на нарушительницу спокойствия вблизи. Но как только Барри приблизился, птица начала заметно волноваться – она вскидывала вверх крылья, угрожающе распахивала покореженный клюв и глухо ухала, издавая неприятный металлический звук откуда-то из недр своего горла.

– Ты ей не нравишься, толстяк, – возразил я.

– Дядечка со шрамами любит мои рисунки, – раздался резкий пронзительный скрежет.

Оба моих спутника опешили и отпрянули к противоположной стене, а я едва удержался, чтобы интуитивно не стряхнуть игрушку со своей руки. По спине невольно пробежал холодок, но я заставил себя сохранять спокойствие. Я опустил глаза и посмотрел на птицу. Она подергивала резными крыльями из тонкого тусклого металла, открывая и закрывая свой клюв.

– Дядечка со шрамами любит мои рисунки, – повторила игрушка, после чего внезапно умолкла и перестала подавать признаки жизни.

Я бросил взгляд на прижавшегося к стене громилу – его серые волосы разметались по плечам, а сам он выглядел до смерти испуганным, с ужасом глядя в мою ладонь, где сидела поблескивающая механическая птичка. Барри же был белее мела – усатый инспектор мелко подрагивал и нервно теребил свои короткие пальцы.

– Что за чертовщина здесь происходит? – обретя вновь голос, взревел капитан.

– Она и правда умеет говорить, – тихо произнес я.

Слова железной птички доносились откуда-то из недр ее живота, отчего их звучание казалось еще более неестественным, жутким и дребезжащим. Это было похоже на то, как если бы робот пытался говорить сквозь сахарный сироп. Но неприятную оторопь вызывало не умение диковинной побрякушки болтать, а то, что она произнесла. И, хотя теперь она высилась над моими пальцами безжизненной пригоршней металла, я не мог отделаться от жуткого впечатления.

– Откуда она знает про рисунки? – прокричал моряк, потрясая кулаками.

– Какие рисунки? – не понял я.

– Рисунки моей дочери, – Херес даже не думал понижать голос и продолжал реветь, как раненый медведь, в негодовании потряхивая своей густой гривой. – Как эта чертова птица могла узнать про них?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, приятель…

Старик исступленно махнул рукой, а затем метнулся к небольшому резному комоду, покоившемуся у детской кровати, рывком распахнул верхний ящик и выудил оттуда целую пригоршню альбомных листов. Он протянул их мне, а затем свирепо добавил:

– Каждый рисунок она подписывала, видишь? Она посвящала их дядечке со шрамами, так она называла своего невидимого друга. Она… она говорила, что он очень одинокий. Поэтому она часто рисовала ему, – он неожиданно осекся и сглотнул ком, подкативший к горлу. – Она всегда любила заботиться о других…

– Твоя дочь рисовала для меня, – глухо обронил я.

Я сунул притихшую птицу в карман плаща, а затем отобрал у опешившего моряка исчерченные цветными карандашами листы.

– Когда Барри силой скрутил меня и оттащил в психушку… – сказал я, жестом оборвав зарождающиеся попытки толстяка начать оправдываться, – там был мальчик. Мы вместе находились в приемном покое, и после оформления бумаг меня попросили переодеться в больничное тряпье. Ребенок был тихий, сидел все время молча, только разглядывал все вокруг. Когда я снял рубашку, он вдруг посмотрел на меня и спросил, откуда у меня эти шрамы. Я ничего не ответил… Когда меня уводили в палату, мальчик обернулся и попрощался со мной. Он сказал: «Мы еще увидимся, дядечка со шрамами».

– Моя малышка говорила, что шрамы у ее выдуманного друга появились от тоски, – вспомнил седой громила, смахнув крупную выкатившуюся слезу. – Я всегда удивлялся тому, как она любила воображать…

– Барри, иди сюда, – скомандовал я, пролистывая детские рисунки.

Инспектор послушно приблизился, непонимающе глядя на меня своими простодушными глазами. Я протянул ему несколько альбомных листов, которые нашел наиболее примечательными. Сначала он просто разглядывал каракули, откровенно не беря в толк, на что именно я хотел обратить его внимание. Но затем он тихо воскликнул что-то себе под нос, тщательно рассмотрев один из рисунков.

– Да это же… – начал было он, шокировано таращась на бумажки.

– Именно, – оборвал я его. – Конечно, все это выглядит несколько искаженно, но ведь рисунки принадлежат ребенку.

– Да о чем вы оба толкуете? – гневно прорычал Херес.

Он глядел то на меня, то на инспектора, силясь догадаться, что вызвало такой ажиотаж в детской мазне. После того, как я спрятал механическую игрушку в карман, капитан немного осмелел и уже не боялся приближаться ко мне, но все так же опасливо косился на карман моего плаща.

– Смотри, старик, – я вернул один из листов ему. – Видишь, здесь девушка в красной шляпке сидит на скамейке в парке, а рядом прогуливается ее собачка?

– Вижу, – сухо ответил верзила, все еще не понимая, что происходит.

– Когда-то мы с Барри уже видели точно такую же картину. Только была она… немного менее радужной. Эту девушку нашли в одном из городских парков с перерезанной глоткой, а ее собачка мирно сидела рядом, ожидая, когда хозяйка, наконец, отправится домой.

Я вырвал лист из рук капитана, вытащил из вороха листов другой рисунок и сунул ему:

– А вот здесь мальчик едет на велосипеде по проселочной дороге. Вокруг растут большие яблони, и ярко светит солнце… Этим делом меня попросили заняться родители ребенка, когда дружки Барри лишь развели руками перед их лицами. Мальчика жестоко убили в сезон урожая и бросили труп на одной из ферм, где ветки деревьев гнулись под тяжестью плодов. А рядом с трупом валялся его велосипед, точно такой же, как на картинке.

Старик поежился и сунул рисунок мне обратно в руки. На его лице застыла гримаса богобоязненного ужаса, так что он не преминул несколько раз наспех перекреститься, пока я не отдал ему новый листок. Однако инспектор выглядел еще мрачнее – он хмуро косился на стопку рисунков, словно переживая все эти неприятные воспоминания снова.

– А здесь, я думаю, ты и сам все поймешь.

Моряк вгляделся в неумело исчерканный альбомный лист, а затем громко ахнул и снова перекрестился, на всякий случай поскорее отдав мне рисунок и даже зачем-то отряхнув после этого ладони. На бумажке безымянный человек сидел у колодца, повернувшись спиной и запрокинув голову к небу, а рядом с ним деловито топтались голуби, что-то выискивая в невысокой траве.