Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Ты в это веришь?

– А мне ничего не остаётся, как верить. Возьми пистолет. Инопланетяне сказали, что тебе без него нельзя.

Огромная печаль коснулась Марусиного лица. Он хотел говорить с ней нежно, но не умел и ругал себя за этого. Она должна обидеться. Генка не мог представить другой реакции. Любой здравомыслящий человек обидится, когда после признания в любви ему заявить, что их разлучают инопланетяне. Маруся молчала, её переполняли чувства, малую часть которых он не мог прочитать на её лице. Затем смело подняла глаза и спросила:

– А они не сказали тебе, сколько именно бархатных подушечек понесут за гробом? Или сколько у нас будет детей, пока я не надену чёрную вуаль?

Восклицанье измерило вечность. Бессмысленность звуковой импровизации, засевшей в голове революционной песни, однако, являлась последним звеном в цепи, связывающей Вовку с реальностью осязаемого мира. С тем же успехом он мог напевать Шаинского и «Мурку», бубнить скороговорки или декламировать из Петрарки, если бы он, конечно, его читал. Но, видимо, есть что-то несгибаемое, зовущее на борьбу в песнях времён гражданских разборок начала прошлого века, потому-то Володя сменил «мрачные трюмы» на «вихри враждебные», что более соответствовало ощущениям.

Окутавший город туман сокращал пределы видимости. Вожорский пытался придать смысл прочно установившейся белой завесе. Слово «смог» не нравилось, и казалось ему, что именно текущее состояние атмосферы как нельзя кстати подходит к определению «враждебных вихрей». Потому что туман был искусственным, вернее – созданным не стандартными природными явлениями, а следствиями чрезвычайных. Горящие лесные массивы распространяли непроглядные мутные облака на многие километры вокруг. Трудно определить: день или вечер. Солнце не пробивалось сквозь непоколебимую белизну, и с каждой выпитой банкой пива Вовке хотелось определяться меньше и меньше. Одно знал твёрдо. До ночи время ещё есть.

Каждый звук в тиши тумана всецело придавал ему уверенности в правоте избранного. Володя должен это остановить. Прекратить охоту на него. Вернуть городу нормальную жизнь.

Жизнь, где есть люди и пивные забегаловки, где танки не разносят в щепки булочные, где перестаёшь принимать манекены за убийц и где пиво всегда холодное, а не это тёплое пойло. Единственный известный ему способ вернуть всё назад – найти Генку. Старого друга Генку, с которым не раз выпивали вместе в подсобке. Который однажды разбил ему губу, застав со своей бабой. Вовка не станет его убивать – только в крайнем случае. Им надо поговорить, просто поговорить. Володя попросит прощения. И всё. Тогда жизнь вернётся в нормальное русло. Генка даже поблагодарит его за Нину. Кому нужна была эта стерва? Вовка избавил от неё всех, в первую очередь – бывшего мужа. Логично и правильно. Так и будет.

Возможно, Вожорский и был негодяем, но в первую очередь – он оставался дипломатом. Как иначе уговорить очередную «матрёшку»? Как на халяву опохмелиться или убедить братков, что продолжение банкета стоит того? Перед предстоящими переговорами он волновался так, как не волновался давным-давно. Волнение – признак неуверенности. Получится или нет? Но получалось же! Как он ловко провёл ту телефонную стерву! И те молодчики, что пытались пришить его в душе!

Душевую Вовка вспоминал с особым удовольствием. Имел он такую особенность – легко забывать неудачи и долго гордиться успехом. Те, кто умеет наоборот – живут мало, сжигая нервные клетки. Володя хотел жить долго. Ему необходимо было что-то понять, предугадать неотвратимое, поскольку оно приближалось. А для этого требовалось время. Иначе зачем отмечал он, что зимы стали теплее, а летом – купальный сезон короче. Мальчишкой залезал в воду в мае и, фигурально выражаясь, выныривал в сентябре. Из-за погоды вода стала холодней. Теперь после дождливых июней даже не тянуло купаться. И дело не в возрасте. Река обмелела. Год за годом воды на планете становилось меньше. Пересыхали ручьи и болотца. Как раз он проходил мимо одного такого. Лет десять назад удил здесь пескарей, а теперь там даже ракам стало бы тесно. Протекающая по окраине города река, на берегах которой более века назад построили первые срубы, с которых собственно и начался город, превратилась в лужу с выпирающим по краям илом. В жару её перейти вброд не составит труда и курице. Со школы географические подробности впадения рек вполне позволяли предположить, что исход маленькой речушки отразится на океанах.

Вовку не волновали прогнозы таяния ледников и захват морем суши. Ему хотелось понять, почему чёртова вода покидает то место, где он живёт? И почему подобное происходит вроде бы незаметно, но если прикинуть по времени, оборачиваясь назад, катастрофически быстро? Десять лет – нет болотца. Сто двадцать – высохла река! По ней, чёрт возьми, пароходы ходили! Дамбы строили от наводнений! И курица вброд…

Ему необходимо время укрепить себя в уверенности, что после смерти ничего не будет. Ни для кого. Предсказанный конец света приближается, и пересыхающие реки – просто маленький сигнал опасности. Тёплые зимы, снег летом. Вокруг что-то меняется, сдвигается… Всё меняется. В худшую сторону. Володя хотел дождаться конца, посмотреть, как это произойдет. Он не любил ошибаться. И хотел убедиться, что не ошибся и на этот раз. А поскольку рано или поздно планета откинет копыта – нет смысла созидать. Он никогда не понимал древних славян. Зачем сеять хлеб, если его всё равно пожгут кочевники? Теперь знал: а чего сидеть сложа руки? Пусть город не вернуть, как там сказала Шумова – две-три установки «Град»? Но, по крайней мере, надо сделать всё от тебя зависящее, не отказывая себе при этом в наслаждении. Он вытянул из банки последние горьковатые капли и зафутболил её в груду битого кирпича. Пакет в левой руке одобряюще брякнул. Ещё шесть баночек ждали своей очереди.

Маяк восьмилапого столба энергопередачи, подчёркнуто ребристый, выпрыгнул из тумана, за ним пятном выдвинулся угол лесопилки. Вовка едва не запнулся об ржавый рельс и выплеснул из початой банки добрый глоток пива. Мусор – спутник производства – имел уникальную способность превращаться в отвалы или помойку. Усталые от однообразности тумана глаза выхватывали из-под ног, чётко фиксируя, осколки стёкол, смятые сигаретные пачки, щебень с проросшей в нём полынью; груду истлевшего тряпья рядом с непонятно как тут оказавшимся колесом размером с «Запорожец»; как попало сваленные шлакоблоки – все в зелёных осколках бутылок. Помойка у лесопилки, вопреки всем законам здравого смысла, не менялась. Реки высыхают, а мусор претендует на вечность. Что-то Вовка и узнавал – вон куча толстых кабелей, из которых пару месяцев назад он выковыривал медные проводки. Тому измятому корпусу от микроавтобуса лет шесть, не меньше. Рядом со столбом он учуял знакомый запах гари, устоявшийся до обыденности. Три года назад на лесопилке случился пожар, и ровно уложенные кубометры брёвен до сих пор стройно чернеют у новехонького бетонного забора.