Доминик Пасценди - Чистая кровь [СИ]

Тут дед обратил внимание на меня и окинул таким взглядом, будто снимал мерку — не то на гроб, не то на соревнования по пауэрлифтингу или олимпийскому многоборью.

Короче, был я измерен и взвешен, и, боюсь, найден весьма легковесным…

Я выскользнул из кухни, не желая тоже попасть под дедову раздачу. Судя по часам, висящим над камином лет уже полтораста, если не больше, была уже половина второго. Чтобы попасть в Момчилову пещеру к четырём, я должен был выйти не позже половины третьего.

Я помылся в душе и сменил бельё, я оделся в новое, я спрятал в задний карман джинсов пачку резинок, я взял сумку через плечо и положил в неё две бутылки хорошего красного вина из кухонного погреба. Я зашёл в универсам Каридесов и, стесняясь, будто все на острове знают, куда я иду, купил у них по паре пачек нарезки: ветчину и сыр.

Я купил ещё орехов, потому что их считают у нас афродизиаком.

Выйти на дорогу, а потом на тропу к пещерам несложно — опять же, для того, кто местный и всё знает. Достаточно в одном месте свернуть не направо, а налево — и там даже машина проедет, — чтобы попасть на грунтовку, ведущую в правую от нас бухту, сначала под развалинами замка, а потом ниже, почти над морем.

Я был не на машине, поэтому грохот, в который перешло утреннее буханье волн, умножал мою радость. В такую погоду вряд ли кто мог бы попасться мне навстречу или догнать попутно.

Облака, тёмно-лиловые с белыми волокнистыми прожилками, скреблись животами о вершины дальних гор. Они быстро текли в море, почему-то навстречу дующему оттуда порывами ветру.

Позади меня с тяжёлым, печальным вздохом осел вдруг в море песчано-галечный мыс, вырвав с полметра дороги.

В душе моей инстинкт размножения начисто выключил инстинкт самосохранения, и я двигался вперёд быстрым шагом, не задумываясь о погоде и прочих катаклизмах — благо дорога шла почти всё время вниз, и одышка мне не грозила.

Наконец, появилась знакомая тропинка, идущая круто и извилисто в гору от дороги, туда, где метрах на четырёхстах высоты находилась Момчилова пещера, в которой ждало меня, как я предполагал, нечто приятное.

Под ногами осыпались песок и галька (хорошо, что нашлись мои старые кроссовки!). Внизу гулко грохались об скалы заметно подросшие волны.

Вот и пещера. Дорожка вытянулась по горизонтали, вдоль сложенной из каменюк стенки. Калитка открыта. Внутри темно.

Я зашёл, предполагая, что успею разобраться-разложиться, застелить постель, буде таковая окажется, или начать её устраивать, буде нет.

Но тут меня обняли, впились поцелуем и потащили внутрь.

Внутри Елица включила светодиодный фонарь, совмещённый с акустической системой, сразу заигравшей что-то национальное про любовь. Не слишком яркий свет показал мне округлый, косо уходящий метров на десять вглубь, потолок, несколько примитивных лежаков, из которых один был застелен простынёй и грубым шерстяным одеялом, и имел две подушки, какие-то полочки над головой… других подробностей я не увидел, поскольку Елица развернула меня лицом ко входу:

— Дай-ка я на тебя посмотрю…

Она повертела меня влево-вправо, а потом…

На ней был всё тот же вязаный кардиган. Она скинула его одним движением; под ним было платье, из которого она также одним движением вывинтилась, откинув его куда-то влево.

Под платьем не было ничего.

Её тело, молочно светящееся в полутьме пещеры, было совершенно тем античным совершенством, которое схвачено в статуях Венеры и начисто профанировано модой двадцатого века, изобретённой гомосексуальными кутюрье, которые мечтали о женщинах с фигурами мальчиков-эфебов.

Мягкие, округлые контуры; мягкое даже на взгляд, что уж нам на ощупь, тело; тяжелая грудь, немного выступающий мягкий живот, под которым густой курчавый треугольник волос…

И запах, запах! От Елицы пахло разгорячённым женским телом, свежим сладким женским же потом, и это было совершенно умопомрачительно!

Особенно для меня, после трёх месяцев воздержания.

Я быстро скинул одежду, автоматически складывая её, под заинтересованным взглядом Елицы, на чистое место рядом с ложем. Ну, оно показалось мне чистым.

Освобождаясь от джинсов, я достал пачку резинок. И, уже голый, полез в неё за презервативом.

Елица выхватила у меня из рук всю пачку, не успел я её открыть, и метнула куда-то в темноту пещеры:

— Это не нужно, Юрги! Я хочу, чтобы ты был мой весь!

Она повалила меня спиной на ложе и впилась в губы огненным и влажным поцелуем.

Я перестал думать о постороннем, если не считать ворочавшейся где-то у затылка задней мысли, что предохраняться можно не только резиной, а прерванный акт у меня всегда получался хорошо.

Ко мне прижались мягкой полной грудью с твёрдыми сосками; меня обхватили за затылок горячими ладонями; меня ласкали, целовали, обнимали, прижимали… на меня наделись горячим, влажным и скользким, и мне не пришлось ни раздвигать, ни поправлять руками.

И я окончательно перестал контролировать ситуацию.

Последняя моя связная мысль была: "Какой там прерванный акт, когда женщина сверху и этого не хочет", — а потом я уже только слышал свои хриплые стоны, между которыми, практически помимо моей воли, выплёскивались слова: "Я… люблю… тебя!" — обращённые на самом деле не к женщине, скакавшей надо мной, а к её вагине, ритмично сжимавшей мой член в такт таким же хриплым её стонам.

Елица, дождавшись последней моей судороги, медленно сползла с меня и улеглась слева, оперши голову на правую руку. Её потемневшие глаза внимательно рассматривали моё лицо. Она, похоже, ждала от меня чего-то.

Я молчал, не зная, что ей сказать. Впервые я не понимал, как вести себя с женщиной.

Она вздохнула:

— Ты, Юрги, не волнуйся. Я не буду на тебя претендовать. Если родится кто, это будет мой ребёнок, и только мой. Не твой, даже если ты захочешь. Мне хватит моего магазина, чтобы его вырастить. И я никогда никому не скажу, что его отец — Триандес: я же знаю, что вы в вашем семействе этого больше всего боитесь.

Я пожал плечами. А что мне оставалось?

— Ты расскажи мне, как ты там жил? Я слышала, ты профессор?

— Почти.

— Как это?

— Ну, должность у меня профессорская, и курс собственный, и всё такое. Только настоящий профессор — это тот, у кого пожизненный найм, тенюра.

— Ты ведь этого хочешь, да?

— Ну конечно! Пока приходится всё время контракт обновлять.

— А к нам ты надолго?

— Не знаю ещё, как получится. Я в творческом отпуске сейчас, на год. Декан обещал место за мной сохранить. От него не всё зависит, но влияния у него должно хватить на это.

— Будешь здесь жить?

— Да не знаю сам. Отдохну пока, а потом всё равно надо будет какое-то занятие искать. Книжку напишу по своим лекциям — это всё равно надо. Но на это много времени не уйдёт.