Эрнст Гофман - Эликсиры дьявола

Слова лейб-медика раскрывали передо мною совершенно чуждую до тех пор область. Мне еще никогда не приходилось задумываться о дворянстве и его отношениях к среднему сословию. Почтенный врач, очевидно, не подозревал, что я и сам принадлежал когда-то не только к этому сословию, но и к тому его разряду, на который не распространяется презрительное отношение дворянства. Действительно я был высокочтимым духовником самых знаменитых дворянских фамилий в Б. Вдумываясь глубже в свое положение, я убедился, что опять-таки сам вызвал новые изменения в своих судьбах, упомянув в разговоре с пожилою статс-дамой, что родился в Квечичеве. Отсюда возникла для меня необходимость выдать себя за дворянина Кржчинского, а это в свою очередь навело герцога на мысль женить меня на Аврелии.

Как только герцогиня вернулась в город, я поспешил к Аврелии. Она встретила меня с чарующей девической застенчивостью, и я заключил ее в свои объятия, мечтая в это мгновение, что она действительно станет моею женою. Аврелия выказывала мне самую беззаветную любовь. Глаза ее были полны слез, и она говорила со мною мягким тоном раскаивающегося в своих капризах ребенка, который сознает, что поступил дурно. Ввиду этого я решился напомнить ей свое посещение в загородном замке герцогини и умолял Аврелию сообщить мне, что тогда испугало ее. Она молчала и потупила глаза. В это мгновение меня охватила мысль об ужасном моем двойнике, и я воскликнул:

— Аврелия, заклинаю тебя, скажи, чей страшный образ увидела ты тогда за нами?

Она смотрела на меня с изумлением, причем взор ее становился все пристальнее и неподвижнее, а затем она внезапно вскочила, как будто собираясь убежать, но остановилась и, рыдая, закрыла лицо руками. «Нет, нет, нет… ведь это не он!..» — твердила она. Я потихоньку взял ее за талию, и она бессильно опустилась на стул.

— Кто же это «не он»? — спросил я взволнованным голосом, догадываясь обо всем происходившем тогда в ее душе.

— Ах, друг мой, — сказала она едва слышным грустным голосом, — ты, пожалуй, сочтешь меня за безумную мечтательницу, если я вздумаю рассказать тебе все, все… что постоянно портит мне счастье моей любви. Страшная греза проходит сквозь всю мою жизнь. Она именно встала между нами, когда я встретилась здесь с тобою впервые. Она же повеяла на меня взмахами смертоносных своих крыльев там, в загородном замке герцогини, когда ты неожиданно вошел в мою комнату. Знай же, что в такой же позе, как ты, стоял однажды возле меня на коленях преступный монах, хотевший злоупотребить священной молитвой для злодеяния. А затем он, словно хищный зверь, выследивший добычу, подкрадывался раз ночью ко мне и, встретившись с моим братом, убил его. Но ведь ты!.. Твои черты… твой голос… и поступки!.. Нет, позволь мне молчать, не требуй, чтобы я говорила!..

Аврелия откинулась в угол дивана, причем очертания ее тела выступили соблазнительнее, чем когда-либо. Я стоял перед ней, и мои взоры упивались дивною ее прелестью, но в то же самое время в моей душе шла ожесточенная борьба между страстным влечением, жаждавшим наслаждения, и какою-то демонской насмешливостью, беспрерывно твердившей: «Ах ты, несчастная, осужденная в жертву сатане! Разве удалось тебе бежать от монаха, пытавшегося во время молитвы вовлечь тебя в грех?.. Ведь ты теперь стала все-таки его невестой… невестой!» В это мгновение исчезла из моей души любовь к Аврелии, вспыхнувшая было небесным лучом, когда, избавившись от тюрьмы и смерти, я увиделся с ней в парке. Меня теперь наполняла мысль о том, что гибель этой девушки явится самым блестящим и светлым моментом моей жизни. Аврелию потребовали к герцогине, и в отсутствие этой бедняжки для меня стало еще яснее, что в ее жизни должны существовать какие-то неизвестные еще мне таинственные соотношения с моей жизнью. Между тем я никак не мог разузнать о них, так как Аврелия, несмотря на все мои просьбы, не желала объяснить мне вырывавшиеся у нее иногда намеки. Случай разоблачил мне, однако, то, что она хотела скрыть. Однажды я был в комнате дворцового чиновника, на обязанности которого лежало доставлять на почту частные письма герцога и придворных особ. Он куда-то отлучился, и как раз в это время вошла горничная Аврелии с большим письмом. Она положила его на стол, где находилось уже несколько других писем, и удалилась. Я бросил взгляд на письмо и увидел, что оно адресовано сестре герцогини, настоятельнице картезианского монастыря, и что адрес написан Аврелией. В душе у меня мелькнуло предчувствие, что здесь, в этом письме, я найду разъяснение всего, чего не успел еще до тех пор разгадать, и, прежде чем дворцовый чиновник вернулся в свою комнату, я ушел оттуда с письмом Аврелии.

О, чернец или мирянин, жаждущий почерпнуть для себя из моей жизни поучение и предостережение! Прочти прилагаемые здесь страницы, прочти наивные признания чистой девушки, орошенные безнадежными горькими слезами кающегося грешника. Пусть в роковую минуту борьбы с одолевающим грехом и преступлением воссияет в твоей душе богобоязненное чувство сердечного желания выполнять заповеди Господни и да послужит оно тебе утешением!

«Добрейшая, дорогая моя матушка! Какими словами описать тебе, что твое дитя счастливо, что ужасный образ, который словно страшное, грозное привидение ворвался в мою жизнь, безжалостно убивая все ее цветы и разрушая все надежды, наконец исчез, изгнанный божественным волшебством любви. Мне становится, однако, очень тяжело на сердце, что в то время, когда ты вспоминала про злополучного моего брата и отца, сраженного насмерть горем, я не открыла тебе всю свою душу, как на исповеди. Впрочем, я лишь теперь чувствую себя в состоянии высказать мрачную тайну, которую скрывала до сих пор. Кажется, будто неведомая злостная сила играла мною, обманчиво представляя самое высшее счастье жизни воплощенным в ужасном страшном образе. Меня бросало из стороны в сторону словно утлый челнок в расходившихся волнах бушующего моря. Казалось, я была осуждена на неизбежную гибель. Небо сжалилось, однако, надо мною и чудом спасло меня в ту самую минуту, когда мне, по-видимому, предстояло сделаться навеки невыразимо несчастной. Чтобы рассказать тебе все, я должна вернуться к ранним годам моего детства, так как тогда уже запало мне в душу семя, столь долго разраставшееся в ней мне на погибель. Я была трех- или четырехлетним ребенком, когда однажды, в самый расцвет весны, гуляла с Гермогеном в саду нашего замка. Мы нарвали много цветов, и Гермоген, против своего обыкновения, согласился плести мне из них венки. Украсив всю себя цветами, я сказала брату: «Пойдем теперь к маме», но Гермоген поспешно вскочил и закричал диким голосом: «Нет, останемся лучше здесь, малютка, так как мама теперь в Синем кабинете и разговаривает там с дьяволом!» Я не знала, что именно хочет он этим сказать, но все-таки оцепенела от страха и заплакала. «Чего ты плачешь, глупая сестренка? — утешал меня Гермоген. — Мама каждый день говорит с дьяволом, и он ничего ей не делает». Я замолчала, так как испугалась Гермогена: он в это мгновенье угрюмо глядел прямо перед собою и говорил резким, отрывистым тоном. Мама была в то время уже больна, и с ней часто делались страшные судороги, после которых она впадала в глубокий обморок и казалась мертвой. Меня и Гермогена уводили тогда из комнаты. Я плакала, а Гермоген глухим голосом повторял: «Это все у нее дьявольское наваждение». Таким образом, еще в детской душе моей возникла мысль, что мама общается с каким-то отвратительным, злым привидением. Я представляла тогда себе дьявола именно в виде такого привидения. Как-то раз меня оставили одну, и я от страха не могла даже убежать, когда сообразила, что нахожусь как раз в Синем кабинете, где, по уверениям Гермогена, мама беседует с дьяволом. Внезапно дверь кабинета растворилась. Моя мать, бледная как полотно, вошла туда и, остановившись перед стеной, на которой ничего не было, воскликнула глухим голосом, в котором слышалась горькая жалоба: «Франческо! Франческо!» За стеною что-то зашуршало и зашевелилось. Она раздвинулась, и оттуда появился написанный во весь рост портрет красавца-мужчины в странном костюме, сверх которого накинут был фиолетовый плащ. Фигура и весь облик этого мужчины произвели на меня необыкновенное впечатление. Он так мне понравился, что я даже воскликнула от радости. Мама обернулась и только тогда, заметив меня, спросила взволнованным голосом: «Что тебе здесь нужно, Аврелия? Кто привел тебя сюда?» Мама, всегда добрая и кроткая, казалась теперь такой сердитой, какою я ее еще никогда не видала. Считая себя виноватой, я расплакалась и пролепетала: «Я не хотела приходить сюда. Меня оставили одну, и я сама не знаю, как попала в кабинет». Заметив, что дивный портрет исчез, я спросила: «Куда же делась чудесная картинка?» Мама взяла меня на руки, начала целовать и ласкать и сказала: «Ты у меня милая, хорошая девочка, но эту картинку никто не должен видеть, и она исчезла теперь навсегда». Я никому не рассказывала о том, что со мною случилось, и только однажды объяснила Гермогену: «Послушай, мама разговаривает вовсе не с дьяволом, а с очень красивым дядей, который, впрочем, только нарисован на картине и выходит из стены, как только мама его позовет». Гермоген в раздумье глядел несколько времени перед собою, а затем пробормотал: «Дьявол может являться во всяческих видах, — говорит пастор, — но все-таки он ничего дурного маме сделать не может». Я вздрогнула от ужаса и стала умолять Гермогена, чтобы он никогда больше не упоминал про дьявола. Мы уехали в столицу. Я забыла о портрете и не вспомнила о нем даже тогда, когда после кончины мамы мы вернулись в замок. Во флигеле, где находился Синий кабинет, никто не жил. Там были апартаменты мамы, куда отец не мог войти, не вызывая у себя самых мучительных воспоминаний.