Эрнст Гофман - Эликсиры дьявола

В лесу, окружающем со всех сторон монастырь Святой Липы, я подошел к скорбевшей матери, которая плакала над новорожденным мальчиком, оставшимся после смерти отца сиротою, и ободрил ее словами утешения.

Чудодейственно проявляется милость Божия к ребенку, родившемуся в благословенном святилище святой Девы! Часто является ему святой Младенец и зажигает в детской его душе искры Небесной Любви.

Мать нарекла мальчика при крещении тем же именем, какое носил и его отец. О Франциск, рожденный в недрах святилища! Будет ли тебе суждено благочестивым житием искупить грехи преступного предка и доставить ему покой в могиле? Вдали от света и его соблазнов мальчик этот должен вырасти, помышляя лишь о небесном. Он посвятит себя служению Богу. Так предсказал его матери святой муж, изливший в мою душу дивное утешение. Быть может, это благовествование милости Божией позволит моей душе ясно провидеть будущее.

Я вижу юношу в смертельной борьбе с мрачною силой, которая для нападения на него воспользуется грозным оружием. Он падает, но божественный женский образ надевает ему на голову венец победителя. Его спасает сама святая Розалия! Поскольку дозволят мне это Небесные Силы, я буду следить за ним в его детстве, юношестве и возмужалости, дабы защищать его средствами, какие будут мне ниспосланы на это Господом. Да свершится…

Как раз начиная с этого места, благосклонный читатель, пожелтевшая рукопись древнего живописца становится до такой степени неразборчивой, что я, при всем своем старании, был не в силах ничего больше прочесть в ней. Вернемся поэтому к рукописи капуцина Медарда.

Странность моего поведения в Риме, без сомнения, должна была поразить живое воображение его жителей. Горячая молитва, покаяние и епитимии, которые я налагал на себя, привлекли ко мне внимание народа, и он, пожалуй, возвел меня, без моего ведома, в герои какой-либо благочестивой легенды. Одним словом, возбуждение римлян дошло до того, что когда я показывался на улицах Вечного города, из толпы беспрерывно выделялись люди, которые подходили ко мне и, смиренно склоняясь предо мною, просили моего благословения. Часто, когда я, погрузившись в молитвенное созерцание, недвижно лежал, забыв все земное, на ступеньках алтаря, меня пробуждали робкие вздохи и невнятное бормотание молитв. Я замечал тогда, что окружен толпою коленопреклоненных людей, как бы просящих у меня заступничества перед престолом Всевышнего. За своей спиной я слышал, как, бывало, в капуцинском монастыре сдержанные возгласы, невольно вырывавшиеся из переполненных сердец: «Il santo!» [4] «Святой!» ( итал .) , - и грудь моя болезненно сжималась, словно от удара кинжалом. Я намеревался уже оставить Рим и положительно испугался, когда приор монастыря, где я остановился, сообщил, что папа требует меня к себе. В душе моей зашевелились мрачные предчувствия и сомнения: уж не пытается ли снова злой дух опутать меня своими вражескими сетями? Однако, собравшись с духом, я пошел в назначенный час в Ватикан. Папа, весьма образованный человек, еще в полном расцвете сил, принял меня, сидя в богато разукрашенном кресле. Два дивно красивых мальчика, одетых в послушнические рясы, прислуживали ему, подавали воду со льдом и, чтобы поддержать в воздухе прохладу, так как день был чрезвычайно жаркий, веяли опахалами из орлиных перьев. Я смиренно приблизился к его святейшеству и, следуя этикету, преклонил колени. Папа пристально посмотрел на меня, но взгляд его был добродушен. Сурово-строгое выражение, которое, как это казалось мне издали, лежало на его лице, сменилось мягкой улыбкой, озарившей все его черты. Папа, осведомившись о том, откуда я пришел и что именно привело меня в Рим, задал мне еще несколько самых обыкновенных вопросов о моей личной жизни, а затем, поднявшись с кресла, проговорил:

— Мне много рассказывали о вашем удивительном благочестии, вследствие этого я и велел позвать вас к себе. Монах Медард, почему избираешь ты местом своего покаяния самые многолюдные церкви и пред лицом всего народа молишься и кладешь земные поклоны? Чего ты хочешь этим достигнуть? Думаешь ли ты показаться святым и добиться, чтобы фанатичная чернь молилась на тебя? Углубись в свое сердце, исследуй, какая тайная цель руководит тобою, побуждая тебя поступать таким образом! Если же ты нечист перед Господом Богом и мною, Его наместником на земле, то вспомни, что скоро тебя ждет самый постыдный конец, монах Медард!

Папа произнес эти слова твердым, вдохновенным голосом, причем глаза его метали молнии. Впервые после долгого времени почувствовал я себя невиновным в грехе, в котором меня уличали. Поэтому вполне естественно, что не только не потерял присутствия духа, а, напротив, почерпнул мужество в сознании того, что покаяние мое проистекает из искреннего сердечного сокрушения, и мог говорить, как бы осененный вдохновением свыше.

— Конечно, вам, святейший наместник Христа, дана власть видеть всю мою душу. Вы сами убедитесь, что невыразимая тяжесть моих грехов, как свинцовая ноша, пригибает меня к земле, но точно так же вы признаете искренность моего покаяния. От меня далека мысль о постыдном лицемерии, от меня далеко всякое честолюбивое намерение обманывать народ какими-либо нечестивыми путями. Позвольте, ваше святейшество, кающемуся монаху открыть вам в кратких словах свою грешную жизнь и то, что предпринял он в глубоком покаянии и сокрушении сердечном.

Начав таким образом, я рассказал ему, ничего не утаивая, но не называя имен и, насколько возможно, сжато, всю свою богатую приключениями жизнь. Папа становился все внимательнее и внимательнее. Он то садился в кресло и, склонив голову на руки, как будто задумывался, то неожиданно вскакивал и, скрестив руки на груди, выставлял правую ногу, словно готовясь куда-то броситься, и вперял в меня свои пылающие очи. Когда я кончил, его святейшество снова опустился в кресло.

— Ваша история, монах Медард, — начал он, — бесспорно, удивительнейшая из всех, какие только мне приходилось слышать. Скажите, верите ли вы в видимое, осязательное действие нечистой силы, которую церковь называет дьяволом? — Я собирался отвечать, но папа продолжал сам: — Убеждены ли вы, что именно вино, украденное вами из монастырского святилища, довело вас до проступков, которые вы совершили?..

— Да, именно это вино, подобно воде, насыщенное ядовитыми парами, дало силу и возможность возрасти злому семени, таившемуся у меня в сердце.

После моего ответа папа помолчал несколько мгновений, а затем продолжал с серьезным, сосредоточенным взглядом:

— А что, если природа и в духовном организме следует тем законам, каким повинуется материальная жизнь? По этим законам семя непременно производит растение, подобное тому, на котором оно само развилось. Как сила, заключенная в зерне, окрашивает листья выросшего из него дерева в зеленый цвет, так, вероятно, склонности и стремления, передаваясь от предков к потомкам, парализуют у них свободную волю… Есть ведь целые семьи воров, убийц… В таком случае грех, унаследованный от преступных родителей, являлся бы для их потомства вечным проклятием, которое не может быть снято никакими искупительными жертвами.