Георгий Старков - Никта

Сначала они поели вместе со всеми каши, которая, как обычно, слиплась в гигантские комки. Леона давно знали в бараке, и высокий доброжелательный парень с прииска нравился большинству местных обитателей. Не всем, конечно, но такие брюзги, как Косой Джо или Айв, погоды не делали. А уж девушки в Леоне души не чаяли. Даже у Фриды в глазах зажигался мечтательный блеск, когда она поглядывала на Леона, наваливая из черпака каши в его тарелку.

Виния, как обычно, явилась ближе к концу завтрака, когда люди стали разбредаться, чтобы уйти на работу. Айв, вороном восседающий на длинной деревянной скамейке на самом краю и давно вылизавший свою тарелку дочиста, воззрился на девушку единственным глазом, как хищник на добычу; его и без того широкие ноздри, казалось, заняли половину лица. «Сейчас начнётся», — подумала Кэсси и втихаря толкнула Леона под бок, сигнализируя, что пора уходить. В очередной раз с утреца насладиться картиной, как язвительный горбун рвёт и мечет, не было никакого желания. Удаляясь, она слышала его высокий скрипучий голос, вопрошающий: «А ты знаешь, что мне сегодня снилось, Виния, золотце?».

Рисковать порвать своё единственное платье о выступы камней Кэсси не могла (а что-то ей подсказывало, что ей придётся сегодня познакомиться поближе со скалами, нависающими над Белотравным полем), так что, пока парень ходил в отхожее место, она облачилась в рабочую форму — мешковатые брюки из чёрной ткани и красную блузку с длинными рукавами. Леону не понравится, зато арнольды авось не будут сильно приставать, если засекут её. Можно им сказать, что её откомандировали в другой цех, вот она и идёт туда.

Одевшись и потушив лампу, Кэсси подошла к зеркалу, по поверхности которого шла трещина в виде неряшливой буквы Y, и поправила волосы. Вид её самой в этой странной двухцветной упаковке (иначе и не скажешь) привёл девушку в замешательство. До этого она все десять лет надевала униформу в раздевалке в цеху, а там зеркал не было. Это не было установленным правилом — многие девушки из дома приходили в рабочей одежде, но не Кэсси. Так она привыкла: вне стен цеха она — сиротка Кэсси, просто Кэсси, и, пожалуйста, не зовите её этим дурацким полным именем Кассиопея; а в цеху — очередная красно-чёрная стерилизаторша, дурочка, которая за сходную цену продаёт тело машинам, обречённая рано или поздно поплатиться за своё легкомыслие. Инфекция косила стерилизаторш из года в год, да и трудно ожидать чего-то иного, когда работа твоя заключается в безропотном глотании всего, что тебе поднесут металлические щупальца. Большинство деталей были мелкими и закругленными, но не все — оттого язык и губы вечно были в порезах, а когда Кэсси ловила простуду, то вместе с надсадным кашлем из горла вылетали кровавые брызги. Ноющие боли в трахее, хрипота в голосе и вечное несварение желудка — всё это было неприятно, но выглядело пустяком в сравнении с риском поймать инфекцию. Тысяча деталей, проходящих через желудок, могли не нанести вреда, но попадается одна, с виду такая же обычная стальная блестяшка — втулка там, гайка или закругленная скоба, — и она заражена гадостью, которая, в отличие от втулки, не спешит выкатываться по желобу, подключенному к пищеварительному тракту, а попадает в кровь. И у тебя остаются считанные месяцы.

Не сводя глаз с зеркала, Кэсси зачарованно потеребила кармашек красной рубашки на животе справа от пупка. Кармашек был на липучке, и она легко могла открыть его и увидеть на своей коже чуть выступающий овал желоба и венчик выводящего клапана. Именно эта тошнотворная даже на вид штука, которую ей вживили десять лет назад, кормила её все эти годы после гибели родителей. Иначе обитать бы ей в подземных трущобах, куда солнце не заглядывает вовсе, и люди рождаются, живут и умирают, так и не увидев малейший лучик света. Это если они в младенчестве не идут на корм хищным мутантам, для которых нижние уровни города — настоящее раздолье. Другой вариант — влиться в плотные ряды чумазых малолетних проституток окраинных районов, которые, по слухам, часто заканчивают жизнь не лучше, чем неудачливые младенцы. И в том и в другом случае к шестнадцати годам её тело утонуло бы в городском отстойнике, но Кэсси продержалась куда дольше — спасибо отменному здоровью с рождения, благодаря которому она прошла строгий отбор на заветное место. По меркам Колонии достижение двадцати пяти лет девушкой, оставшейся в подростковом возрасте без родителей и крова, было настоящим подвигом. Так что Кэсси не была в слишком большой обиде на судьбу. Единственное, что она находила глубоко несправедливым — почему это должно было случиться сейчас? Почему не годом раньше (тогда она не была знакома с Леоном) или годом позже? Именно сейчас, когда она впервые влюблена, но не успела толком вкусить этой, пожалуй, единственной причины, которой можно оправдать влачение жалкого существования, инфекция решила с ней разделаться. Хорошо ещё, что эта гадость не передаётся другим людям — иначе даже оставшийся крошечный срок ей не было бы суждено провести с любимым человеком…

Раздался второй гудок. Он то затухал, то набирал громкость, был неприятно-дребезжащим, но был лишь бледным подобием первого — просто напоминание, что за тебя твою работу никто делать не собирается. Кэсси отошла от зеркала, и вовремя: дверь открылась, показался Леон. Вопреки её ожиданию, ничего про одежду говорить он не стал, лишь спросил:

— Ну что, идём?

— Идём, — ответила Кэсси.

Путь от бараков до Белотравного поля был не самым близким, к тому же нельзя было идти напрямую: приходилось огибать центральные и рабочие кварталы, чтобы не нарваться на арнольдов. День выдался пасмурный, и красное солнце, скрытое за скалистыми тучами, давало сумеречный свет с рубиновым оттенком: белый цвет в таком освещении выглядел розовым, чёрный — бордовым. Каменные черепа, недобро взирающие на прохожих с крыш административных зданий, казались покрытыми кровью. Вдалеке проволочные шпили уже начали искриться и извергать зелёные ветвистые молнии, которые подхватывались верхушками башен-генераторов в виде женских голов с развевающимися волосами (Кэсси доводилось смотреть на них вблизи — это было страшноватое зрелище: при каждой вспышке глаза женщин блестели, словно они вот-вот оживут).

После второго гудка улицы наполнялись людьми, спешащими на работу. Чёрные рты сундукообразных бараков и домов из серого камня (в них жили те, кому посчастливилось дослужиться до жителя второго класса) выплевывали наружу под холодное небо рабочих, сеятелей, шахтёров, грузчиков, пекарей, виноделов, наёмных саморубов, проституток… Люди смешивались в пёстрые потоки, которые лились по улицам-венам, становясь живой кровью Колонии. Кровь, которая текла из центра в окраины, была тёмной, старой, отработанной, потерявшей надежду, а кровь, двигающаяся во встречном направлении — быстрой, молодой, уверенной, что в этом городе, задыхающемся в нечистотах под гнетом автоматонов, можно жить и искать своё счастье, не сгинув бесславно в одном из стоков-капилляров.